Я шел к этому с восьми лет. Черт возьми, да я с того возраста в принципе мало что, кроме бокса, помню. Большую часть моей жизни занимал спорт. Мать вашу, это и есть моя жизнь. Безусловно, сейчас я должен проявить ту же стойкость, которая вела меня эти четырнадцать лет, на тренировки.

Мне только двадцать один, женщины еще будут. Много. Разных. Я не могу зацикливаться на Полине, как бы мне ни корежило душу. Это всего-навсего эмоции. Хреново, что вести прилетели после того, как я ее попробовал. Потому и ломает так — по свежему. Если сейчас ступлю, поддамся чувствам и откажусь, через месяц, если не раньше, пожалею.

Это, конечно, Птичка… Полина Птенцова… Одуряющее наваждение. Просто я слишком долго ее хотел, а она была недоступной. Птичка, несомненно, охуенная и чудесная, но вместе с тем… Она всего лишь женщина. А мужчину делает не женщина.

Собравшись с духом, иду обратно в квартиру Птенцовых.

Открывает Артур. В квартиру меня впускает, но не горит желанием приглашать дальше прихожей.

— Что-то срочное? — спрашивает он, раздраженно наморщив лоб. — Башка трещит. Спать хочу.

— Срочное, — произношу я и натыкаюсь взглядом на ту самую белую шапку с ярким помпоном. — Вербицкий звонил. Через пару часов улетаю.

Почему-то радоваться уже не получается. Да и Артур не спешит поздравлять. Еще больше хмурится, как будто удивлен, что дело дошло до билетов и всего прочего.

— Это уже точно? Куда летишь?

— В Чикаго, — ухмыляюсь, наконец.

До сегодняшнего дня все упоминания о Штатах были пустой болтовней и фантазией. Да и сейчас осознание только-только закрадывается. Потому и лыблюсь, будто дурачусь.

Птенцов мой юмор не поддерживает. Разворачивается и шагает на кухню. Я немного растерянно следом ступаю. Артур хватает с подоконника сигареты, рассеянно предлагает мне, потом, вспомнив, что я этой пагубной зависимостью никогда не страдал, выхватывает одну и отбрасывает пачку обратно. Быстро подкуривает, затягивается и вдруг смотрит на меня с какой-то необъяснимой неприязнью.

— Сказать честно, не понимаю, почему из всех выбрали тебя. На мой взгляд, ты ничем не выделяешься. Есть куда более перспективные ребята.

Услышав это, с первых секунд охреневаю. Даже сомневаюсь, что правильно распознал смысл сказанных слов.

— Это кто перспективнее? — не хочу ощетиниваться, но по правде, от такой неожиданной оплеухи шкуру сходу натягивает. — Ты, что ли?

— Да хоть бы и я! — выпаливает Птенцов после непродолжительного колебания. — Даже Николай Петрович всегда говорил, что у меня удар жестче.

Не в моих правилах что-то кому-то на словах доказывать и вспоминать, кто сколько тренировок проебал и втоптал бухла. А на эмоциях, тем более, не стоит этого делать.

— Понятно, — все, что я говорю на оглушающее заявление лучшего друга. Бывшего лучшего друга. — Полина дома?

— А тебе зачем? — удивляется Артур.

Как присматривать за ней, до дома провожать и довозить — это — пожалуйста. В прошлом году она с воспалением в больнице лежала, и то несколько раз меня командировал с передачками. А тут смотрит, выкатив глаза, будто она мне вообще никто.

— Попрощаться хочу. Раз тебя заело, может, хоть она за меня порадуется.

Кажется, эти слова пробивают толстую шкуру Артура. То ли стыдно ему становится, то ли совестно. На роже пятна расползаются, и взгляд отводит. Но и тут быстро обратно сопли наматывает.

— Спит она, — бросает так же недовольно. — Если ты не заметил, еще утро, все нормальные люди после новогодней ночи отдыхают.

— Я все равно зайду, — говорю и направляюсь в комнату Птички.

— Какого хрена…

Артур нагоняет меня практически у двери. Я стучусь и сразу же вхожу, он вваливается следом.

— Ты не видишь, она в кровати!

— Все нормально, — Полина резко садится и, стремительно краснея, натягивает поверх пижамы халат. А я будто удар под дых получаю, просто потому что смотрю на нее. — Что-то случилось? — теперь она бледнеет и, как мне кажется, начинает волноваться о том, что я выдам что-нибудь обличающее.

— Случилось. Я улетаю, — сообщаю, дождавшись, когда она поднимется с кровати. Не хочу думать о том, что было ночью. Воспоминания еще слишком яркие, и ощущения сходу рубят такие, будто все заново в реале проживаю. — Попрощаться зашел.

Говорю ей это, и сердце сжимается. Забываю о том, что Артур рядом стоит. С трудом делаю вдох, когда замечаю в глазах Птички слезы.

— Позвонили, да? В Америку? — уточняет она. Я ничего сказать не могу. Только киваю, а она продолжает тарахтеть: — Прямо сейчас улетаешь? Какая радость! Правда, я за тебя очень рада! Будем теперь по телевизору на тебя смотреть. Скажи, Артур? Круто же!

Друг, конечно, ее радости не разделяет. Бросает какую-то тупую отмазку о хреновом самочувствии и выходит.