— Я в этом не сомневаюсь, — удовлетворенно кивнул королевский лекарь. — Как и в твоем исцелении. — Он на мгновение запнулся, слегка нахмурился, как будто собирался сказать что-то, что не давало ему покоя, а потом тряхнул головой, прогоняя внезапную мысль, и улыбнулся: — Увидимся вечером, Фабиан. Не сиди весь день в четырех стенах — свежий воздух вам обоим пойдет на пользу. — Он бросил на меня короткий взгляд. — У брата его величества, светлейшего норда Бьяртмара, появилась одна интересная идея… Будет тебе подарок на время лечения, а пока что к вашим услугам стража. Они отнесут Фабиана в парк.

Пожелав нам хорошего дня, целитель удалился, а мы с Фабианом стали делиться эмоциями. Брат говорил, не замолкая! До сегодняшнего дня он и слышать не желал ни о каком лечении, ни о каких исцеляющих ритуалах, а сейчас в нем словно открылось второе дыхание.

Не только я, но и Фабиан поверил Каэтану. А позитивный настрой, как известно, — это уже половина успеха.

— А где Дорота? — спросила, помогая брату сесть на кровати.

— Собиралась на кухню, да там и пропала. Не удивлюсь, если королевского повара теперь учит, как надо готовить. — Фабиан тихонько хихикнул, а потом, неожиданно посерьезнев, спросил: — Как ты, Лив? Утром ты страшно меня напугала.

А меня напугали нахлынувшие воспоминания. От некоторых до сих пор мурашки по коже и только понимание, что Снежный успел вовремя, помогало дышать спокойно и ровно.

Иначе я, уподобившись гротхэну, пошла бы и сама покусала Душана.

— Все хорошо, — я весело улыбнулась брату. — А когда поправишься, все станет просто замечательно!

— И не говори… Все будет совсем иначе!

— В парк?

Мальчик кивнул, и я, пообещав, что скоро вернусь, побежала к себе одеваться. Потом помогла одеться брату и, позвав одного из стражников, попросила отнести его на свежий воздух. Вскоре мы уже сидели в беседке, с интересом оглядывая королевские пейзажи. Даже зимой опоясывающий Эрнхейм парк был прекрасен. Укутанный, как в белоснежную роскошную шубу, искрящимся на солнце снегом, он навевал умиротворение, успокаивал, помогал расслабиться.

К счастью, придворных не было. Это в замке, в прогретых каминами залах, с утра до вечера полно знати (это я уже успела заметить и понять, что благородные нэри и норды любили торчать в «логове» Снежных), а здесь только я и Фабиан. И закатное солнышко, искрами рассыпающееся по бархатным снежным клумбам, и книга о приключениях бесстрашного Корсара с Золотых берегов, а еще артефакт, заботливо принесенный одним из стражников, — что-то вроде масляной лампы, накрытой прозрачным плафоном, излучающей не столько свет, сколько тепло.

Я даже стянула перчатки (в них больше не было надобности) и раскрыла книгу, собираясь почитать брату, пока еще не начало темнеть, и вдруг услышала пронзительный крик:

— Ливия! Ли-и-ив!!!

Экипаж, медленно кативший к воротам, остановился, и из него выскочила растрепанная мачеха, а за ней показалась пунцовая Арлетта. Обе, подхватив юбки, бросились к нам ярким смерчем из бархата и меха.

— Что они здесь делают?! — нервно вскинулся Фабиан.

На лице брата отпечатался страх, словно Стелла могла забрать его у меня и снова упечь в психушку.

Да сейчас!

Меньше минуты потребовалось мачехе и сводной сестре, чтобы добраться до беседки. Я поднялась, непроизвольно загораживая собой брата, но тут дорогу незваным гостьям преградил сопровождавший нас в парк стражник.

— Ливия-а-а! — прорыдала мачеха, и это выглядело… странно.

То, что Арлетту пробивало на слезы по поводу и без, — было нормой, но я не помню, чтобы когда-нибудь видела плачущей Стеллу. Отчаянно, навзрыд. Даже на похоронах отца она лишь позволила себе несколько слезинок, которые старательно прятала за густой вуалью, а сейчас ревела так, что, если не прекратит в ближайшее время, возле беседки появится внушительных размеров лужа.

А вот глаза Арлетты, как ни удивительно, наоборот, были сухими, но в них было столько отчаянья, паники, страха, что вместо того, чтобы попросить стражника проводить родственниц обратно к экипажу, я сказала:

— Все в порядке.

Войти в беседку им не позволила, вышла сама и, схватив мачеху за локоть, оттащила подальше от брата.

— Что вы здесь делаете? — Никогда не думала, что мой голос способен звучать вот так: колюче, холодно, резко, совсем как у его снежности.

— Мы… мы… — мачеха задыхалась от рыданий. — Пришли просить за Душана, а он… он…

— Собрался его казнить, — закончила за мать Арлетта и обхватила себя за плечи руками, стараясь подавить дрожь в теле.

Плечи ее дрожали, как и пальцы, которыми она впилась в рукава своего отороченного мехом пальто.

— Ты должна его спасти! Ливия, девочка… — Стелла схватила меня за руку прежде, чем я успела от нее отпрянуть, и в отчаянье прошептала, давясь слезами: — Он… Нам ничего толком не объяснили… Только озвучили приговор! Страшный, жестокий… Бесчеловечный!

— Казнь назначили на завтра, — снова вставила Арлетта, продолжая царапать ни в чем не повинные рукава и рвать опушку из меха.