Шрифт:
Никольский жил у черта на куличках. Этот район приятели разыскали по карте, но даже она была лишь приблизительным ориентиром. Дома нумеровал явно пьяный. После двадцать пятого был сразу сорок первый. Указанный в справке ЦАБ дом тридцать семь почему-то следовал после тринадцатого. Подивившись этому обстоятельству, опера вошли в подъезд трехэтажного строения с признаками полной инвалидности: одна стена подпиралась массивной двутавровой балкой. «Хорошо, что не развалился до нашего приезда», — усмехнулся Зеленый. На втором этаже, чиркнув спичкой, они обнаружили нужную квартиру со множеством звонков на косяке.
Дверь открыла женщина в халате. О таком писал еще Петр Вяземский.
Жизнь наша в старости — изношенный халат: И совестно носить его, и жаль оставить...— Господин Никольский здесь живет? — Медведь полез за удостоверением.
— Господин Никольский здесь жил. — Голос женщины был знаком по телефонному разговору. — Сейчас не живет. Но если вы такие же господа, как и господин Никольский, то я вам скажу...
— Мы не господа, мы товарищи! — Медведь махнул красными корочками.
— Ну тогда проходите... товарищи. Что вы стоите, как памятник Ришелье?
В квартире оглушительно пахло жареной рыбой. И от этого запаха, и от интерьера на Медведя накатил приступ щемящей ностальгии. Он погрузился в райский уголок своего детства — коммуналку пятидесятых. По стенам лохматились жгуты открытой проводки на фарфоровых изоляторах, крутилось несколько счетчиков электроэнергии, в тусклом свете двадцатисвечовой лампочки серебрилась подвешенная на гвозде детская жестяная ванночка. Велосипед без педалей... Связка лыж с финской войны...
По такой квартире Медведь мог пройти с закрытыми глазами, не задев ни одного предмета и не споткнувшись о сундуки в углах.
Для Зеленого, жителя цивилизованной берлоги периода хрущевской оттепели, квартира была диковиной.
— Ну, так что товарищам от меня надо? — В комнате женщина приосанилась, скрестила руки на груди. Повеяло соцреализмом, не хватало только скалки.
— А почему вы решили, что именно от вас?
— Потому что я, можно сказать, жена, как вы выразились, господина Никольского. Или я не я буду.
— Тогда давайте знакомиться. Как вас зовут? — Сам Медведь представляться не спешил.
— Надежда Яковлевна. Фамилия, к сожалению, Никольская. Но мы с ним даже не однофамильцы...
— Очень приятно. Хотелось бы задать вам несколько вопросов.
Женщина кивнула — мол, валяйте.
— Где мы могли бы сейчас разыскать вашего мужа?
— Я думала, что как раз это вы мне и расскажете. Если милиция не знает, где господин Никольский, то о каком порядке в государстве можно говорить... — В речи женщины слышался неистребимый акцент. Ко всем своим достоинствам она была еще и «с Одессы».
— При чем здесь милиция и государство?
— Потому что уж кто-кто, а милиция должна знать, где болтается этот поц. — Надежда Яковлевна начала заводиться.
«Видно, здорово он ее достал».
— Он уже месяц здесь не появляется и, надеюсь, не появится. Еще вопросы есть? Я буду не я, если этот господин Никольский еще хоть раз переступит порог дома порядочной женщины.
— Извините, я повторю свой вопрос. Не знаете ли вы, у кого можно найти вашего супруга? Кто его друзья, товарищи...
— Собутыльники.
— Пусть даже так...
Весь шлак, который накопился в душе этой дамы, она вывалила на головы двух оперов. Медведь только успевал отсекать залпы ненужной информации, сортируя полезную и важную. Подобные информационные фонтаны с одесского Привоза он относил к категории экологически опасных. Они несли заряд радиоактивной злобы на мужа, его друзей, власть в лице начальника ЖЭКа, на экономику и политику, а в итоге — на все человечество. Характеристики были по-одесски убийственными: впору предупреждать об ответственности за заведомо ложный донос.
Наконец поток иссяк. Поникла и сама Надежда Яковлевна.
— Еще что? — спросила она усталым голосом.
— У вас его фотографии нет? — Медведь решил грести широким неводом.
— Не знаю, сохранилась ли... — Надежда Яковлевна полезла в тумбочку. Домашний архив — кипа фотографий со смятыми углами — хранился в огромном целлофановом пакете. На снимках были младенцы-голыши — память о детстве, старики и старухи, люди в мундирах, какие-то свадьбы, похороны....
Многие фотографии были порезаны. На них явно не хватало некоторых персонажей.