Шрифт:
И, кстати, в Вижье тоже никто никакого шмона наводить не кинулся. Они не самоубийцы все же.
Как обычно это бывает, когда не хотят делать лишних телодвижений, а здесь вообще их не любят делать, главный девиз — “релайяте дисфрута” (то есть, расслабься и получай удовольствие). И потому больше чем уверен, что в жандармерии запрос приняли и сейчас готовят спасательную операцию… С перерывом на обед и сиесту, само собой…
В который раз думаю, как нам охренительно повезло с Родриго…
Он, вообще-то, чаще остается ночевать в своей квартире в городе, но раз в неделю ездит сюда… И вот поехал, а тут два потерянных европейца посреди дороги…
Эва смущённо смеется неуклюжим английским оборотам Родриго, пьет патеро…
А я вспоминаю ее рассказ.
И опять ловлю себя на ощущении неправильности. Не бьется. Вот не бьется.
Вроде, все логично, все верно. И работа, и контракт, и ее дурость вкупе с наивностью…
Но дьявол в деталях…
А детали…
Морщинки у глаз четкие.
Взгляд неожиданно жесткий и умный.
Удар ножом, рука не дрожала.
Никакой паники, никаких соплей… Только для поддержания образа…
Со мной неразговорчива… Просто еще раз историю пересказала, только с подробностями, типа особенностей прохождения таможни, и как паспорт отдала сдуру… И как ее заперли в темной комнате и говорили на испанском, а она не знает этот язык («Адуана — так называют таможню», — всплывает тут же в голове. Сумела вычленить, несмотря на незнание языка… Испуганная… Растерянная…).
Не бьется…
Она улыбается, опять смотрит на меня через огонь. И блики его, живого, яркого, отражаются в зрачках.
Не ангел она. Дьяволенок. Завораживает…
Женщина-загадка…
Такую разгадывать сладко и страшновато… Хрен его знает, что там, за этими чистыми озерами…
Ничего, вот Егерь приедет, разберемся…
В любом случае, обратно в Россию вместе полетим.
Завтра Родриго обещал отвезти в Байрес, к «Шератону».
Туда и Егерь приедет… Ему наверняка уже сообщили, что я нашелся. И, очень сильно надеюсь, что он подуспокоится за время полета. А то Егерь в ярости — не то зрелище, которое мне нужно после всех этих встрясок…
Вспоминаю здоровенную фигуру приятеля и его зверскую рожу, которую дико боятся противники по льду и почему-то так сильно любит Мася, и ежусь… Я не из пугливых, но этот полудурок… Достаточно посмотреть хоть раз, как он на льду всех к бортам сметает, чтоб понять, не стоит на пути задерживаться… Сначала снесет, а потом разбираться будет.
Луис громко смеется, что-то говорит на ушко Эве.
Сука.
Она улыбается и опять смотрит на меня через огонь.
— Нам пора, — говорю спокойно, обращаясь к Родриго, — завтра рано выезжать… Мой друг уже должен будет приехать, а он… Немного нетерпеливый.
— О, конечно! — Родриго тут же подхватывается, — подает руку Эвите, чтоб помочь подняться, — Эвита… Вы прекрасны…
— Спасибо, — она улыбается, а затем мягко высвобождает руку.
Подходит ко мне и спокойно переплетает свои пальцы с моими, заглядывает в глаза:
— Пойдем?
И я, в шоке от сладкого прикосновения ее горячей ладони и от огня, который таится в дерзкой глубине зрачков, не могу ничего сказать. Только киваю.
Она идет, утягивая меня за собой.
И я не сопротивляюсь.
За спиной слышу короткое ругательство Луиса и завистливый выдох Родриго:
— Счастливчик…
Глава 7
Ночь в Аргентине похожа на патоку. Она душная, сладкая, тянется и тянется, оставляя после себя сладкий привкус.
В такую ночь мозги просто отрубаются, не функционируют совершенно.
Да и не нужны они, мозги.
Руки нужны, чтоб держать, гладить, прижимать крепче. Губы — чтоб целовать, скользить жадно и ненасытно по горячей и мокрой коже, один аромат которой сводит с ума, будоражит до сбитого сердцебиения.
И глаза тоже нужны. Потому что, хоть и тьма полная, а все равно — словно свечение в этой тьме от капель влаги на волосах коротких, на коже нежной…
Я — дурак, дурак, дурак… Наверно, не надо было так. Не надо было бросаться, очертя голову, в пропасть. Идиотское умение мыслить образами, словно душещипательную статью пишешь для женского журнала. Приходилось когда-то халтурить, да. И всегда писал и охеревал, как этот бред мало того, что читают, так еще и верят…
А сейчас… Сейчас понимаю. Потому что не придумано других слов для описания того, что происходит между нами.