– Ладно, Василий. А я пойду собираться к отъезду.

Рутенберг знал, что вместе с Черновым, Брешко-Брешковской, Михаилом Гоцем и Лазаревым Гершуни основал партию и являлся первым руководителем её Боевой организации. Лишь после его ареста её возглавил Евно Азеф.

В записке, адресованной ЦК, Рутенберг просил назначить лицо, с которым он может отредактировать рукопись для печати, указать тех, с кем он будет решать спорные вопросы, и просил, чтобы совместное обсуждение текста началось не позднее середины будущей недели. Его просьба диктовалась тем, что он должен был вернуться в Геную к воскресенью. Лазарев пробежал глазами обращение к членам ЦК, вздохнул и радушно взглянул на Рутенберга.

– Я передам его Чернову, Василий. Не уверен, что твои просьбы будут удовлетворены. Но ты ведёшь себя корректно и вполне убедительно. Поэтому я тебя поддержу.

– Спасибо, Егор Егорович.

Рутенберг попрощался с Лазаревым и его женой и после обеда отбыл в Женеву. Ему не оставалось ничего другого, как ждать ответа. Деньги кончались, и он вынужден был взять в долг 700 рублей.

К сожалению, все члены ЦК были заняты похоронами Гершуни, и желание завершить все дела в течение следующей недели оказалось несбыточным. Ответ пришёл только через две недели. Его передал ему вернувшийся из Парижа Лазарев в присутствии члена ЦК Андрея Юльевича Фейта. Комиссия ЦК посчитала публикацию рукописи несвоевременной и предложила ему внести в текст некоторые изменения. Желание руководства партии воспрепятствовать выходу в свет его записок не вызывало сомнений.

В первый раз за два года Рутенберг говорил с членом ЦК, слушавшим его без предвзятости. Фейта смутили факты, которые он ему сообщил. Но речь ведь шла об Иване Николаевиче, которому они оба доверяли. Поэтому стали искать выхода, удовлетворительного для него и достойного для ЦК.

К этому времени Рутенберг получил письмо от товарища из Петербурга. Тот писал, что в годовщину смерти Гапона рабочие на его могиле служили панихиду. Оставшиеся после неё человек сто поклялись отомстить ему за смерть «праведника». Даже сознательные рабочие убеждены, что тот его убил по приказу правительства. Рутенберг показал письмо Лазареву.

– Да, неприятная ситуация. Знаешь, Василий, напиши ты об этом в ЦК. Это их должно тоже озадачить.

– Не хочу, чтобы думали, что я спасаю этой публикацией свою шкуру.

– Напиши так:

«считаю нужным сообщить об этом ЦК не потому, что боюсь быть убитым, а потому, что мне кажется неудобным, чтобы ЦК партии оказался причиной того, что в сознании рабочих масс Гапон представлялся праведником и мучеником революции».

– Неплохо, Егор Егорович.

На предложенную редакцию Рутенберг не согласился. Он понял, что дух Азефа витает над членами комиссии, но идти против руководства партии не решался. Он сразу принялся писать ответ. Он пожелал вывести ЦК, как учреждение, из-под огня критики, но жертвовать собой не был готов, выгораживая его представителей, которые направляли его в этом несчастном деле. Единственной формой соглашения была отсрочка публикации. Поэтому в письме ЦК он просил послать ему записку такого содержания: «ЦКПСР запрещает Вам, как члену партии, опубликовывать дело Гапона до тех пор, когда по политическим условиям и по общему с Вами согласию такое опубликование будет найдено своевременным». Он также просил ЦК уплатить ему часть долга, связанного с длительным пребыванием в Швейцарии по этому делу, а остальную сумму передать жене Ольге Николаевне через Леонида Шишко. Уже через три дня его ответ ЦК был готов, и он передал письмо Лазареву.

Рутенберг понял, что делать в Женеве больше нечего. Даже сочувствующий ему Егор Егорович ничего уже не мог предложить. Он заехал в издательство и выразил сожаленье, что в настоящее время не готов передать рукопись для публикации, так как она находится в стадии редактирования руководством партии. Вечером он купил билет на поезд, чтобы уже утром прибыть в Геную.

Рутенберг понимал, что столь долгое отсутствие его на работе будет иметь серьёзные для него последствия. С вокзала он сразу же поспешил в порт. В техническом отделе сотрудники с нескрываемым удивлением смотрели на внезапно появившегося коллегу и с затаённой надеждой пожимали ему руку или хлопали по плечу.

Анджела, увидев его, поднялась из-за стола и всплеснула руками.

– Василий, дорогой, что с Вами случилось? Я уже подумала, что Вас нет в живых.

– Я, Анджела, слава б-гу, живой. Скажи, Луиджи обо мне спрашивал?

– Он недавно принял нового чертёжника, молодого парня итальянца, – сказала она. – Умберто очень недоволен, но синьор начальник ждать Вашего возвращения не пожелал.

– Я делал всё, что мог, чтобы вернуться тогда, когда мы договорились, – вздохнул Рутенберг. – Но обстоятельства оказались сильнее меня.

– А Вы не отчаивайтесь, синьор, – попыталась успокоить его она. – Вы молодой, красивый и образованный. Вы обязательно что-нибудь найдёте.

– Спасибо, Анджела, ты хороший человек.

– Поговорите с Умберто, – посоветовала она. – Может быть, он даст Вам рекомендацию или даже скажет, где искать работу.

– Я так и думаю сделать. До свидания, милая.

Инженер Умберто, увидев Рутенберга, поднялся из-за стола и подошёл к нему.

– Где ты был, Василий?

– В Швейцарии. Там застрял не по своей вине.

– Очень жаль. Две недели назад Луиджи нанял работника вместо тебя. Но это просто катастрофа, он ничего не умеет, – возбуждённо произнёс Умберто. – Я даже подумал, чтобы тебя опять предложить на эту должность. Но я знаю Луиджи. Он на тебя зол и снова тебя не возьмёт.

– Мне тоже жаль, Умберто. Я хочу попросить у тебя рекомендацию. Ты мне напишешь?

– Конечно. Я тебе сейчас её и сделаю.

Они зашли в его небольшую комнату. Умберто взял чистый лист бумаги и стал писать, время от времени поглядывая на Рутенберга. Закончив, прочитал записку про себя, чуть шевеля губами, и, удовлетворённый, протянул её Рутенбергу.