– Там не все придурки, – вскользь заметил Николай. – И Михайловна про то знает лучше, чем мы с тобой. Помнишь, Эд у нее тачку чуть не угнал?

Проводив взглядом ушедшего в сторожку напарника, он задумался, закурив «беломорину». Оно, конечно, да – о проделках – если так можно выразиться – Елены Михайловны Барабаш, директора интерната для детей с задержками психического развития (сокращенно – ЗПР) или, проще говоря – олигофренов – он, старший воспитатель того же учреждения, Николай Петрович Зубов, мог бы поведать немало. И о банальном воровстве всего, что попадется под руку – продуктов, краски, стройматериалов, и об использовании труда подопечных в личном подсобном хозяйстве, и… да о многом. Ну, махинации с квартирами – само собой. Некоторые из несчастных детей являлись наследниками, им бы квартиры и достались, если б не уговаривала их Михайловна уйти со временем не в настоящую жизнь – страшную и непонятную, а в такой же интернат, только для взрослых, где так хорошо, уютно, привычно. А квартирки, что ж… раз наследник невменяемый, да на попечении государства…

Приятные открывались комбинации, Зубов и сам бы был не прочь к ним присосаться, да только вот Михайловна ему покуда не доверяла – слишком уж мало еще работал. И года не прошло, как откинулся Николай с зоны, где мотал срок за кражу. Вернулся в родную деревню, где был на него записан старый, дедовский еще, дом, погулеванил малость, осмотрелся, да и подался на работу в интернат, как многие деревенские делали – почти все, кто не спился еще до конца, да не перебрался в город.

Михайлова – власть имела! Все кругом деревенские, а в деревне, кормившейся от интерната, директор – опора, надежда и власть, почище, чем у какого-нибудь там депутата иль старосты. Вот и Николай не стал зря зубы щерить – присматривался пока.

А доски-то на сарай нужны бы. Немного, штук пять-шесть. Зря этот черт Силыч упирается.

Тем временем, Силыч, придя к себе в сторожку – маленькую, у самых ворот, будочку, смахивавшую на собачью – оглянулся по сторонам, и, чуть посидев, выглянул в окно – показалось вдруг, будто за воротами кто-то ходил. Сторож открыл дверь, высунулся – ну да, за воротами метнулась к кустам чья-то черная тень. Ну вот, как же! Наверняка, кто-то из деревенских прослышал про доски и вот, хотел уже поживиться, сволочуга такая!

Выйдя из сторожки, Силыч тщательно осмотрел штабель – вчера ведь только эти чертовы доски и привезли, перестелить полы. Часть уже сразу к Михаловне в дом пошла, а часть – вот они, лежат, хорошие доски, крепкие.

Тоже самое думал и Зубов. Поднявшись на второй этаж, прошелся по коридору, услыхав донесшиеся из мальчишечьей спальни приглушенные крики.

Замерев у двреи, вопситатель прислушался… Так и есть, стонал кто-то! Недобро прищурившись, Зубов вытащил из брюк ремень – ужо, получите! Так, для порядка. Сказано, всем ночью спать – значит спать, а не орать. Да не скрипеть зубами.

Бесшумно открыв дверь, Николай, сжимая в правой реке ремень, заглянул в спальню и, услыхав стон, тигром ринулся к койке, стоявшей у самого подоконника, замахнулся…

И, скрипнув зубами, пустил приготовленный было ремень. Стонал новичок, Эдик, которого должны еще были осматривать всякие комиссии и психиатр – потому Михаловна строго-настрого всех предупредила – не трогать. Пока…

Не трогать, так не трогать. Зубов пожал плечами. Так всегда бывало с новичками – поначалу не трогали, ну а потом… Николай ухмыльнулся. Странный он парень, этот Эдик. Молчун, и явно не похож на олигофрена, хотя, конечно, уже тоже с диагнозом – наверное, в обычном интернате чего натворил, вот они его сюда и списали, сволочи, загубили жизнь парню. Впрочем, сколько их тут таких, загубленных?

Воспитатель вдруг потянул носом воздух. Вот ведь, курили, черти! То-то – табачищем на всю спальню несет!

Поигрывая ремнем, Зубов направился в угол – именно оттуда явственно тянул запашок – неужели, Димуля? Наклонившись над кроватью, Николай принюхался. Нет! Не Димуля…Ха! Шога, увалень толстый!

Хмыкнув, Николай разбудил двоих: Шогу и его дружка, Грюлю, приказав обоим спуститься во двор. Силыч как раз стоял у досок. Что ж, тем лучше…

– Ну, куряги! – выйдя во двор, грозно рявкнул Зубов. – Счас получите дрына.

– Меня-то за что, дядя Коля? – жалобно заверещал Гриля – здоровенный малый, на голову выше самого Николая. – Это ведь этот все, гад… – он нехорошо покосился на глупо хлопавшего глазами Шогу.

– Заткнись! – Зубов осклабился и вдруг резко понизил тон. – Вот что, парни…

Уже начинало светать, ожнаок же, небо, хоть и окрасилось уже на горизонте малиновым, однако в массе своей все еще оставалось темным, ночным. Мелко накрапывал дождик. Николай поежился, подмигнув показавшемуся из будки Силычу, и снова обернулся к парням:

– Видите доски?

Оба олигофрена кивнули. Шога – точно олиго, но вот Гриля… Имелись у Николая на этот счет большие сомнения.

– Дядя Коля, а Шоге-то аппендицит недавно вырезали, – тут же высказал Гриля вполне разумную мысль. И в самом деле… Как Зубов мог забыть? Ну его к черту, этого Шогу, еще случится чего – доски-то не легонькие, массивные. Самому что ли нести, в паре с Грилей? Ну, вот еще – дураков что ль в интернате мало?

– Вот что, Шога, иди спи, да позови кого-нибудь, хоть того же Димулю.