Я вернулся в каюту. К тому времени его лицо давно заполняло ее всю, каждая черта, которой я когда-то любовался, теперь была искажена предсмертным страхом, болью, отчаянием. Его лицо вытеснило все остальные лица, я вращался в постоянном круговороте от его закрытых глаз, слегка вздернутого носа и сжатых губ до взъерошенных темных волос на затылке, зацепившихся за шершавые кирпичи стены, к которой он привалился, и будто вставших дыбом. Я хотел увидеть что-то другое.

Ночью я вышел на палубу и пошел к шлюпкам. Вахтенный заметил меня и подошел. Остановился наблюдая.

– Спусти шлюпку, – сказал я ему.

От только усмехнулся и пожал плечами, мол, чудак-человек.

Я вытащил пистолет и направив на него повторил свои слова.

К моему удивлению, он только глухо рассмеялся и ушел.

Я начал отвязывать шлюпку. В это время пришел капитан.

– Прекратите, Варвик! Будьте терпеливы. Скоро мы подойдем к материку!

– К черту материк! Какая разница, где. Я больше не вижу смысла.

– Послушайте, Поль! У каждого есть надежда, какой бы призрачной она не казалась. Не делайте того, о чем пожалеете, вы достаточно уже причинили себе вреда! Начните заново, вы теперь далеко от всего.

– Но не от себя, капитан. Не мешайте – я выстрелю, хоть вы и симпатичны мне. Выстрелю и не буду жалеть об этом. Как и ни о чем другом.

Вздохнув, он помог мне спустить шлюпку.

– Спасибо! – крикнул я уже снизу. – Не теряйте надежду, Якоб!

– Прощайте, Варвик! Отмечу на карте ваш остров, – ответил он и ушел.

______

Пока я греб к острову, уже рассвело. Причалив, я бросил лодку и вошел в заросли. Пробирался между деревьями к какому-то просвету. Когда я вышел на открытое место, я невольно остановился, залюбовавшись зеленью вокруг и заслушавшись звонкой живой тишины, пропитанной птицами и ветром. «Последний глоток», подумал я, «последний вдох этого обмана, и такой опьяняющий!». Пройдя немного, я зацепился за что-то ногой. Это был торчащий из земли кусок рельса. Я быстро двинулся вперед и вскоре снова увидел рельсы, пошел по ним, совсем заросшим, но все-таки различимым под увивавшими их стеблями и корнями. Я шел со странным чувством, что меня ничто не удивляет, что все так и должно быть. Вскоре я дошел до останков станции. От платформы к разрушенным домам на склоне горы вела размытая дорога. Она была покрыта влажной глиной, кое-где по ней бежали ручейки, и я шел медленно, чтобы не свалиться в грязь. Но все-таки не удержался, упал на четвереньки.

Я оторвал от земли ладони и вдруг увидел под ними буквы – на кирпичах, которыми была выложена дорога. Я стал разгребать глину – на каждом кирпиче было отдельное слово. Короткие и длиннее, написанные латинской письменностью, но на каком языке – невозможно понять. Я весь уже был в грязи, поэтому не задумываясь вытер руки о пиджак и полез в карман за ручкой и записной книжкой, их я оставил себе, покидая корабль, а документы, часы и крест поручил заботам капитана – они лежали на столе в моей каюте.

Я начал записывать слова, зарисовывая расположение кирпичей, на которых они были, ведь неизвестно, в каком порядке нужно читать их. Потом расчистил новый кусок дороги и снова записал слова. Прочесть я ничего не мог, но само существование этой дороги и этих слов настолько заворожило меня, что я, не заботясь чьим-то возможным присутствием, позабыл обо всем.

К полудню стало невыносимо жарко, я сошел с дороги к ручью, вымылся и сел в тени на поваленное дерево. Передо мной расстилалась небольшая полянка, окруженная деревьями, густо поросшими мхом. Пока я отдыхал, прилетала стайка зеленых птиц и расселась на старых стволах, наклоненных к земле. Разглядывая птиц, я вдруг понял, что это пингвины, только необычного зеленого цвета, их тела словно были покрыты плотным свежим мхом, глаза и клювы у них были черные, а грудки седые… Я долго сидел неподвижно. Они тоже изучали меня и вскоре, видимо, не найдя опасным, принялись искать во мху и поедать каких-то личинок.

Я лег на толстый ствол и хотел подремать немного, но, блуждая взглядом по поляне, заметил недавнее кострище. Я подошел, потрогал угли, они были едва теплые. Что-то под ними блеснуло и я, готовый к любым сюрпризам, разворошил их. Это был меч. Старинный, но хорошо заточенный, немного потемневший от огня. Неподалеку от кострища валялась старая книга. Я раскрыл ее и увидел на ее страницах слова, те самые, что были написаны на дороге. Видимо, в книге были они все. Пытаясь прочесть хоть что-то, я едва успел оглянуться, когда позади меня пронесся всадник в темном плаще и красной рогатой маске, сильно обожженной с левой стороны…

Через неделю Роланд получил письмо.

Уважаемый мсье Роланд фон Цоллерн!

По просьбе моего друга профессора Поля Варвика я перевел текст, полученный от Вас. История показалась нам занятной, и мы с Полем хотели бы узнать другие ее части. Я перевел исповедь как можно точнее, хоть, может, и не слишком литературно, надеюсь, мой труд вам поможет. С уважением …

«Я, Амеди, теперь уже старший из рода Бертленов, поскольку мой отец на прошлой неделе преставился, пишу эту исповедь, так как поведать о моих грехах священнику у меня больше нет возможности, я отлучен от церкви как еретик, меня разыскивают, чтобы предать смерти.

Я и никто другой виновен в гибели моего среднего брата Эрве, и вот история его смерти.

Эрве, зарубивший найденным мечом нашего младшего брата Люциана, стал изгоем: отец проклял его и прогнал. Эрве бежал, никто не знал, где он, но через несколько лет он вернулся и выстроил дом неподалеку от отчего дома. На чужбине он женился на богатой вдове и взял ее имя, долгие годы он прожил, терзая себя, своих домочадцев и челядь мучительной страстью, какую он питал к найденному мечу и кровопролитию по его воле. К тому времени, как сын его стал отроком, Эрве почти обезумел. Но божий свет еще теплился в нем, он глубоко скорбел о том, что совершил. Я свидетельствую об этом, хоть многие отрицают это, исходя из его поступков.