– Смотрите, это ведь не иначе, как яблоко, сорванное с Древа Познания. – восторженно провещал Евпсихий Алексеевич. – Очевидно, что это оно. Друзья, у меня теперь нет ни капельки сомнений, что мы попали в Эдем.

– Думаешь, вот так и выглядит рай?.. – усомнилась Катенька.

– Ну, какая-то захолустная частичка рая. Малая толика эмпиреи.

– Эмпиреи – это пристанище для ангелов… – напомнила Катенька. – Превратиться в ангелов нам точно не светит.

– Отчего же? – Евпсихий Алексеевич захотел немножко подразнить Катеньку. – Тебе бы очень подошли крылышки.

– А вот тебе не очень. – отрезала Катенька. – Да и не чувствуется, чтоб у нас прорезались какие-нибудь крылья, даже самого захирелого толка. И одеты мы по-прежнему во всё земное, хотя, если бы мы точно находились в раю, то нам подошла бы райская нагота с листочками стыдливости.

– Нагота подошла бы, да не всякому. – не без ворчливой скабрёзности сощурился Лев Моисеевич, но бросил взгляд на Улиньку, с очаровательной непосредственностью наблюдающую за катающимся яблоком, и решил не углубляться в концепции эротического свойства. – А в раю возможна перманентная обнажённость души, но не плоти.

– С обнажённостью душ, не сомневаюсь, у нас как раз всё в порядке. – сказала крыса Маруся. – Разговариваем так, словно тыщу лет друг друга знаем и никаких тайн не удерживаем.

– У меня и нет особых тайн. – буркнул Лев Моисеевич. – Я перед людьми завсегда был чист и откровенен.

– Вот точно, что Лев Моисеевич у нас в ангелы всю жизнь готовился! – расхохотался Евпсихий Алексеевич. – Может быть, уже и стал ангелом, только не догадывается. Вы попробуйте, Лев Моисеевич, не сидите на месте: поёрзайте там как-нибудь, поколыхайтесь. Может, вы и без крыльев способны возлетать?..

– Не глумись, сосед, это тебе не идёт. – проворчал Лев Моисеевич, но, кажется, с лёгким рвением и безуспешно пошевелил задом, пробуя незаметно подпрыгнуть.

– Смотрите, тёти-птички улетают! – воскликнула Улинька и восторженно замахала ручонками, показывая, как здорово получается у птиц летать.

Действительно, диковинные птицы сорвались с деревьев райских кущ и отправились в высь столь же неожиданно, как и прилетели, оставляя после себя на поверхности арены, превращённой в блюдо, холодные долговязые тени, словно пятна неисповедимой древности. Беличьи усатые морды, преисполненные чуть комичной грусти, выглядывали из хвойных ветвей и пробовали что-то щебетать, подражая русалочьему пению, но никак не могли ни понять друг друга, ни скликнуться.

– А в ангелов вы тоже особо не верите, Лев Моисеевич? – не без подковырки спросила Катенька.

– А вот в ангелов, Катенька, я очень даже верю. Мне, знаете, и при жизни встречались люди, которых можно было бы запросто причислить к ангельскому чину. Причём некоторые жили себе какой-то отведённый срок в беспричинном беспутстве и разгильдяйстве, а потом вдруг преображались, брались за ум, становились вполне себе отзывчивыми людьми.

– Разве отзывчивость достойна того, чтоб награждаться ангельским чином?..

– Возможно, только она и достойна. Копейкой помочь ближнему всякий может, даже если и нехотя, а вот выслушать и понять – это не всякому дано. А вот понять и найти утешительных слов – это и вовсе дар Божий.

– Людям свойственно меняться, что в лучшую сторону, что в худшую… – вздохнула Катенька. – Иногда и вся жизнь человеческая смотрится, как карусель, а за что-то конкретное зацепиться невозможно. Кажется, и злым был человек когда-то, но затем стал дурак-дураком, так что и обижаться на него невозможно.

– На это есть научное предположение, что каждые семь лет человек изменяется на молекулярном уровне. – сообщил Евпсихий Алексеевич. – Если по сути говорить, то закрывается один гештальт, чтоб раскрыть новый. Разумеется, не все аномалии из прошлого списка действий блокируются напрочь, но те, что сохраняются, воспринимаются гораздо проще, и решаются, как несложное уравнение. А затем остаются глубоко внутри совести, вроде скелетов, запертых в шкаф, до которых уже нет никому дела.

– А если кто посторонний откроет этот шкаф? – поинтересовалась крыса.

– Ну, откроет и откроет. Посмотрит, испугается и закроет. У постороннего точно такой же шкаф имеется, собственно говоря. Со своими скелетами.

Улинька живо среагировала на упоминание шкафа и залопотала про немыслимое множество вещей, с которыми она сталкивалась у себя, в шкафу, где была вынуждена прятаться и коротать время, выдумывая для каждой странной вещи дополнительную странность. Взрослые очень внимательно её выслушали и немного повспоминали о своих удивительных вещах, спрятанных в шкафах. Лев Моисеевич, например, вспомнил, что у него хранится патефон и дюжина граммофонных пластинок, и если иногда соседям доводится слышать из квартиры Льва Моисеевича хрипловатые заикающиеся песнопения – так это всего лишь работающий патефон.