Шрифт:
Смолятин несколько мгновений вглядывался в муравьиное кипение народа на стройке, потом обронил слегка озадаченно и вместе с тем с восхищением:
– Интересно, что это строят…
– Собор, – тут же откликнулся Невзорович, даже не глядя в окно. – Шесть лет строят уже… я четыре года назад с отцом был здесь, уже строилось…
Шепелёв, теперь уже точно Грегори, промолчал – он тоже смотрел в окно, только в другую сторону. Проплыла мимо громада вздыбленного бронзового коня на грубо отёсанной глыбе – Гришка сразу же признал известный памятник Петру Великому. Подковы и колёса кареты застучали по тёсаным мостовинам.
– О! Мы на мосту! – воскликнул Смолятин, выглянув в окно.
– Исаакиевский мост, – кивнул Невзорович, тоже глядя в окно. – А вон тех каменных устоев и лестниц к воде в мой прошлый приезд не было. Видимо, недавно построили…
– А в Москве мосты каменные, – словно между прочим, обронил Грегори. – Постоянные.
– Через Неву постоянных мостов пока нет, – подтвердил Невзорович. – Только вот так – наплавные, с барки на барку.
– В Москве? – Смолятин покосился на Грегори. – Ты вроде не из Москвы же…
– Я пока что только три города видел, – без стеснения простодушно пояснил в ответ Грегори. – Бирск, Уфу и Москву. Питер – четвёртый. Ни в Уфе, ни тем более, в Бирске, постоянных мостов через Белую нет. Тоже наплавные только.
– Белая – это река? – уточнил Невзорович. И, получив в ответ кивок, вдруг сказал. – Странно это.
– Что? – насторожился Влас.
– Все едем в морской корпус, все ровесники, с разных концов страны – и встретились в один день и час на Московской заставе на Обводном, – пояснил Невзорович.
– И все вместе в драку полезли, – поддержал Шепелёв.
– Да, странно, – задумчиво согласился Влас. А Невзорович, подумав мгновение, махнул рукой. – Судьба.
– Случай, – поправил Шепелёв.
Глава 2. Зуёк
1
Далеко на севере, где-то между Маткой и Грумантом, в море властвует Рачий Царь. Он либо медленно плывет по своим царским и рачьим делам в тёмно-синей глубине, шевелит громадными клешнями, либо висит на месте, медленно погружаясь в пучину. И только изредка, встревоженный чем-либо (а чем – кто его знает, царя, а тем более – рачьего царя), всплывает к поверхности, громогласно скрипит клешнями и от скрипа того лопается и осыпается блестящим крупным крошевом паковый лёд, бегут черными змеистыми трещинам скалы и валуны на Матке, Груманте и Колгуеве. Расходятся потревоженные льдины, из дымящейся холодной воды высовывается острая морда, шевеля усами и ворочая круглыми глазами, по блестящему панцирю ручьями стекает густая от холода вода, тяжёлая, словно стекло. И над ледяными полями течёт скрежещущий зов. Кого зовёт царь – неведомо.
Берегись оказаться рядом! Огромны и сильны клешни Рачьего Царя! И пискнуть не успеешь – пополам перекусит чудище, а не то – в воду за собой уволочит, сомкнутся над головой льдины и – всё, кланяйтесь родне, Митькой поминайте…
Влас задумчиво усмехнулся. Сколько он слышал таких рассказов от бывалых рыбаков и промышленников? Несть числа. Сколько в них правды? Да кто ж знает… кое-что, поговаривают, вовсе даже не выдумка… а кое-что он и сам видел, доводилось…
– Бу! – раздался вдруг за спиной резкий выкрик. Влас опоздал напрячься и невольно вздрогнул. Обернулся, ловя взглядом неуловимое в сумерках движение, успел разглядеть длинную косу, пестрядинный, но в сумерках – серый, сарафан, очелье, память подсказала – шитое золочёной канителью.
Акулина.
Акуля.
Акулька.
– Ага, испугался! – девчонка торжествующе рассмеялась, присела рядом с ним, заглянула в лицо. Глаза её казались карими или даже черными, хотя Влас знал – они серо-зелёные. – Здравствуй, на все четыре ветра, Власий!
– И тебе поздорову, Окулина Спиридоновна, – нехотя ответил Влас, почти не шевельнувшись и нарочито окая.
– Тьфу на тебя! – девчонка своенравно топнула по мягкой, едва заметной по весеннему времени, травке кожаным выступком 7 . Влас едва заметно усмехнулся – ишь, какова, в домашних выступках по морскому берегу… достатком похваляется. А Акулька уже тормошила его за плечо. – Чего молчишь, как сыч?! Про что задумался?!
7
Выступки – домашние кожаные туфли без задников.
– Про Рачьего Царя, – ляпнул мальчишка чистую правду.
– Нашёл про что думать, – повела плечиком девчонка. – Чего думать-то про него?
– Поглядеть бы на него, – не сдержал Влас улыбки.
– Что – совсем дурак? – Акулина даже покрутила пальцем у виска. – Кто живой-то остался, из тех, кто видел его?!
– Да уж остался кто-то, – возразил мальчишка, по-прежнему задумчиво-мечтательно глядя куда-то в морскую даль, туда, где Белое море серебряными волнами переливалось под тоненьким серпиком новорожденной луны. – Кто-то ж про него рассказал… если не брешут люди, вестимо…
Помолчали несколько мгновений – спокойно-рассудительное настроение Власа передалось и девчонке, она притихла, тоже глядя куда-то в море, до которого здесь, у берега Поньги, было всего вёрст пять. Потом спросила, словно невзначай:
– Слышала, ты уезжать собрался?
– Да, – помолчав мгновение, коротко ответил Влас. Говорить не хотелось. Да и не о чем было особо. Отъезд его – дело решённое. И не сегодня решённое.
– В Петербург вроде?
– Туда.
– Отец сегодня котляну у себя собирает, – сказала девчонка вроде о другом, а на деле – всё о том же. – Он тоже прослышал… спрашивал, в море пойдёшь ли?