Харпер по-прежнему стоял немного впереди, яростно рыча на врагов, приглашая их сразиться, но бой заканчивался. Шарп с палашом в руке встал рядом с сержантом, а французы отступили, нашли лошадей и вскочили в седла, собираясь вернуться к своим. Один из них оглянулся, посмотрел на двух стрелков и поднял в мрачном салюте окровавленную саблю. Шарп в ответ взмахнул алым палашом.

Кто-то хлопал его по спине, люди кричали так, словно он одержал грандиозную победу, в то время как на самом деле Шарп лишь подсластил горечь поражения. И вот уже собралась вся рота. Британские солдаты стояли среди трупов и смотрели, как гусары уносят свою добычу. Не было никакой надежды вернуть королевский стяг – французы успели удалиться на триста ярдов, их окружили плотным кольцом торжествующие всадники, начался их долгий марш через Пиренеи, который закончится в Париже, где ликующая толпа станет приветствовать героев, а знамя займет место среди итальянских, прусских, австрийских, русских и испанских штандартов – символов французских побед в Европе.

Шарп смотрел вслед удаляющемуся знамени и чувствовал, как его охватывает стыд. Французы уносили и два испанских флага, но это Шарпа нисколько не волновало. Его собственная репутация и честь солдата были запятнаны тем, что французы захватили королевское знамя; была задета его гордость.

Он коснулся локтя Харпера:

– С тобой все в порядке?

– Да, сэр. – Сержант тяжело дышал, продолжая сжимать в руках забрызганную кровью пику. – А вы как?

– Я в порядке. Отлично сработано. Спасибо тебе.

Харпер тряхнул головой, словно отбрасывая комплимент, и улыбнулся лейтенанту:

– Такое нечасто бывает, сэр. Во всяком случае, одно знамя мы отбили.

Шарп повернулся, чтобы посмотреть на флаг. Он развевался над ротой, пробитый пулями и покрытый кровью, утраченный и вновь обретенный. Рядом стоял Лерой, угрюмый, замкнутый капитан Лерой, про которого Леннокс как-то сказал, что это второй приличный человек в батальоне. Его лицо было залито кровью, и Шарп пробрался к нему сквозь ряды солдат.

– Сэр?

– Вы молодец, Шарп. Какая страшная бойня!

Голос капитана показался Шарпу странным, а акцент непривычным, но он вспомнил, что Лерой американец; один из немногих людей, что продолжали сражаться за свою прежнюю родину. Шарп показал на голову Лероя:

– Вы серьезно ранены?

– Да нет, просто царапина. А вот нога сильно пострадала.

Шарп опустил глаза и увидел, что бедро капитана залито кровью.

– Как это произошло?

– Я был возле знамен. Благодарение Богу, вы подоспели вовремя, хотя Симмерсон и заслужил потерять оба знамени. Ублюдок!

Шарп повернулся к мосту – ничего не было видно, потому что французы еще не покинули поля боя. Густые клубы дыма окутывали долину, тут и там слышались мушкетные выстрелы – кто-то организовал оборону. Вскоре трубы подали сигнал к отступлению, позвали французских стрелков назад к дороге, туда, где они выстроились вокруг своих трофеев.

«Им следует гордиться собой, – подумал Шарп. – Четыреста легких кавалеристов разбили два полка, захватили три знамени, а причиной всему – глупость и дурацкая гордость сэра Генри и испанского полковника. Интересно, где сейчас Симмерсон? Его не было с защитниками знамен, если только тело сэра Генри не лежит где-нибудь среди трупов».

Шарп спросил у Лероя:

– Вы видели Симмерсона?

– Одному Богу известно, что с ним случилось. Там был Форрест.

– Погиб?

– Не знаю. – Лерой пожал плечами.

– Леннокс?

– Я его не видел. Он был внутри каре.

Шарп оглядел долину. Его глазам предстало ужасающее зрелище. Там, где они стояли, где шло сражение за знамена, земля была усеяна телами погибших. Повсюду лежали раненые – они кричали, пытались сдвинуться с места, молили о помощи; рядом с ними судорожно били копытами лошади с окровавленными мордами.

Шарп нашел сержанта.

– Пристрелите лошадей, сержант.

– Сэр? – сержант тупо уставился на Шарпа.

– Пристрелите их! Быстро!

Он не мог видеть, как страдают раненые животные. Солдаты приставили мушкеты к головам лошадей, а Шарп принялся разглядывать своих стрелков.

– Все живы, сэр. – Харпер уже успел пересчитать солдат.

– Спасибо.

Никому из них не угрожала серьезная опасность до тех пор, пока они оставались в строю и не выпускали из рук штыков. Шарп вспомнил, что думал о том же, когда Южный Эссекский гордо вышагивал по полю под своими развевающимися новенькими знаменами. А теперь боевой дух Южного Эссекского сломлен.

Шарп попытался подсчитать потери. На поле боя осталось не больше тридцати или сорока французов – достаточно много, если вспомнить, что их было всего четыреста, но они покрыли имя своего полка славой и заставили британцев и их союзников понести солидные потери. Сто человек? Шарп посмотрел на горы тел. Весь путь к мосту был усеян погибшими солдатами – сколько их, сосчитать невозможно. Цифра получится большой, а ведь еще есть раненные, те, чьи лица изуродованы саблями французов, кто лишился зрения. Их отправят в Лиссабон, а потом на кораблях домой, где оставят на попечении бездушного общества, которое давно разучилось сочувствовать нищим инвалидам. Он содрогнулся.