— Делиться — это хорошо. Но я не стал дожидаться милостей Неба, а потому избрал иной путь — отнять у других то, что необходимо для жизни. А когда отниму больше, чем мне достаточно, то охотно поделюсь с нуждающимися, — пообещал с ухмылкой разбойник.

— В твоих словах слышится гордость за совершенные грехи, ты дерзаешь бросить вызов самому Господу. Несчастный… Как же ты, римлянин, попал к людям, которые презирают закон человеческий и Божии?! — спросил вдруг архидиакон разбойника.

— Еще недавно я сам преследовал людей, которых теперь считаю братьями. Будучи римским легионером, вместе с товарищами я одолевал болота и дремучие леса; две глубоких отметины в моем теле оставили стрелы, прилетевшие из чащи, я лишился двух пальцев в драке на мечах со свирепым галлом. Никто из моих соплеменников не жаловался на трудности, и если приходилось, римляне молча отдавали жизни за отечество. — Внезапно глаза рассказчика сверкнули злостью. — Умирать римские легионеры были готовы, но… от вражеского оружия, а не от голода. Отечество слишком плохо стало заботиться о своих защитниках. Наш легион перестал получать денежное довольствие, а потом даже хлеб. Чтобы поддержать жизнь, нам приходилось совершать то, что и враги, за которыми мы охотились. Однажды я с тремя товарищами отправился раздобыть чего-нибудь съестного. После нескольких миль пути по разоренным окрестностям мы постучались в дверь добротной виллы. Когда-то она принадлежала римскому ветерану, который кровью заплатил за клочок земли. Но старый воин умер, а его сын не ведал, что такое служение отечеству и воинское братство. Когда мы попросили немного продуктов, этот бесчестный человек натравил на римских легионеров свору псов. С собаками мы управились скоро, а заодно отвесили несколько тумаков их хозяину. На вилле имелось много ценных вещей, но мы взяли только съедобное и вино — столько, сколько смогли унести. Добытый таким образом провиант мы доставили в лагерь и по-братски поделились с товарищами. Все были довольны… Через неделю в лагерь явился судья. Оказывается, хозяин виллы, у которого мы взяли продукты, пожаловался претору Галлии, а тот отправил к нам служителя закона. Прежде чем явиться в лагерь, судья хорошо погостил на вилле, и было понятно, чью он примет сторону. Однако никто не ожидал, что мера суровости превысит все разумные пределы. Нас признали виновными в разбое и приговорили к смерти.

— Наказание слишком сурово, — высказал свое мнение Лев.

— Ты повторил слова нашего легата. Ему посланец претора ответил древним выражением, которым судьи оправдывали самый несправедливый приговор, когда не имелось других весомых доводов: "Jura novit curia" ("Суд знает законы"). Нам сострадали, но спорить со стражем правосудия не решился никто, дабы не быть причисленным к нам в соучастники.

Рассказчик замолчал на некоторое время. Товарищи из его ватаги, слышавшие историю главаря раньше, разбрелись в поисках добычи: одни направились в сторону деревни, другие узрели оленя в ближайшем лесу и занялись охотой. Собеседники остались одни.

— Однако ты жив, — заметил священник, пытаясь таким образом вызвать разбойника на продолжение исповеди.

— На рассвете следующего дня топор ликтора должен был отделить наши головы от туловищ. Ночью я и мои обреченные товарищи бежали. Была погоня, и мы разделились, чтобы хоть кто-то из нас получил шанс на спасение. Меня никто не преследовал, а вот товарищам по несчастью повезло меньше. Как я узнал позже, одного беглеца убили во время погони, двоих других днями и ночами выслеживали владельцы местных вилл. Их судьба весьма печальна: римских легионеров затравили собаками, как ранее, желая развлечься, азартные охотники расправлялись с беглыми рабами. Думаю, в свой последний миг несчастные пожалели, что прожили несколько лишних дней, а не легли под топор ликтора. Вот я и ответил на твой вопрос, священник.

— Рассказ твой печален, хотя одно обстоятельство меня порадовало, — в раздумьях произнес Лев.

— Что же ты нашел в моей истории веселого? — нахмурился разбойник.

— Веселого действительно нет, а порадовало то, что не по своей воле ты оказался среди отверженных. Я не в праве тебя осуждать… но пока не знаю как помочь.

— У этого пути нет боковых дорог, с него нельзя свернуть — слишком глубока колея, а в конце путника ждут отнюдь не лавровые венки за совершенные подвиги. Я не удостоюсь даже казни римлянина: вместо топора ликтора меня ожидает позорная петля, — обреченно молвил воин. — Хотя нынешний образ жизни доставляет мне некоторое удовольствие. Негодяям я могу платить их же монетой.

— Достойный выход есть из любого, самого плохого, положения, — промолвил Лев. — Скорее самого ничтожного человека Господь облагодетельствует Своей заботой, чем успешного военачальника, упивающегося своей славой и богатством. Но тебе придется оставить свое нынешнее ремесло, чтобы получить Его помощь. Не отчаивайся! Вспомни, кем был человек, которому первым довелось увидеть Иисуса в Царствии Божьем!

— Священник, ты же знаешь, что невозможно ничего изменить. Смертный приговор разделил мою жизнь на две части неодолимой стеной. Вернуться, чтобы умереть… к этому я не готов, — признался разбойник. — Напрасен твой труд, и не старайся меня утешить: пока в моих руках меч, я могу заставить негодяев искать утешения. А когда станет совсем невмоготу, я готов повторить последний подвиг Марка Порция Катона Младшего и множества прочих достойных римлян, которые предпочли смерть позору.

— Жизнь наша в руках Господа, — достаточно мягко не согласился с собеседником архидиакон. — Мы не должны спешить с ней расстаться. Если тебе удалось миновать топора ликтора, значит, ты нужен Создателю на этом свете, — уверенно произнес Лев и продолжил размышлять вслух: — Ты не можешь вернуться в свой легион, к своему очагу, не можешь увидеться с родными людьми… Возможно, тебе следует покинуть римский мир и поселиться на земле чужого народа…

— …чтобы стать его рабом? Нет! Лучше я умру свободным в своем отечестве, подле могил предков.

— Прости, незнакомец, мой совет, действительно, не для римлянина, — развел руками Лев. — Тебе остается надеяться на помощь Иисуса. Старайся увидеть Его знаки, которые укажут путь к спасению. А мне надо идти, причем спешно.

— Возьми моего скакуна. С его помощью сократишь время в пути, — неожиданно предложил собеседник, который совсем недавно отнял у Льва последнюю лепешку.

— Нет! — решительно отказался священник. — Я не воспользуюсь ворованным конем; на нем слезы, а потому поездка не принесет хорошего плода.

Архидиакон отошел шагов на десять, но вдруг остановился, обернулся и спросил: — Как твое имя, легионер?

— Юлий, — представился главарь лихих людей. — Отец хотел, чтобы его наследник прославился великими победами, как и человек, носивший это имя. К слову, моего несчастного отца зовут Цезарион. Хотя, как ты понял, я более уважаю самого упорного врага Цезаря. У Катона всегда был выбор.

На том странная беседа бесстрашной жертвы и просвещенного разбойника закончилась.

Лагерь Аэция располагался на берегу Роны, в пяти милях от главного города Галлии — Арелата. Когда Лев приблизился к месту стоянки легионеров, то заметил необычное оживление на реке, которая, прежде чем впасть в Средиземное море, протекала именно через Арелат. Воины Аэция явно готовились к каким-то масштабным действиям. К укрепленному по всем правилам лагерю Аэция сгонялись суда и даже небольшие лодки — иногда против воли их владельцев. Один торговец на глазах архидиакона пытался возмущаться и угрожал пожаловаться императору. В ответ легионеры выбросили его за борт, а следом метнули несколько тюков ткани, при этом посоветовали продать их рыбам.