— Мудрый Латира?

Старик с трудом доковылял до саней, присел на край. Устало улыбнулся наву:

— Всё хорошо, Иули. Стихии успокаиваются, ты живой, я живой, Вильяра живая, — заглянул в пустой котелок, крикнул. — Эй, Мули!

Девчонка вылезла из иглу, подбежала, скорчив недовольную гримаску:

— О мудрый, зачем шумишь, когда можно позвать? А если бы я ловила белянок в распадке? Всех бы мне распугал!

— Сама ты белянка! — фыркнул старик. — Я тебе что велел? Приглядывать за ним в три глаза! — указал на нава.

— А чего за ним приглядывать? Дикие звери к Камню не ходят, кричавки не летают. Двуногие пусть сами того боятся, кто Великого Безымянного победил. Я его полечила, больше пока не надо. Мули спит, ты шумишь… А теперь вот смеёшься. Почему Мули смешная?

— Потому что смешная. Тащи сюда припасы, будем варить обед, с моими приправами.

Пока собирались готовить, нав лежал с закрытыми глазами. Не в медитации — просто задумался. Между прочим, понял, что совершенно не желает никому рассказывать, как именно дурёха Мули заделалась воительницей. Только он решил помалкивать, девчонка сама проболталась Латире. С тою же лёгкостью, как прежде — наву, но с более цветистыми подробностями. И как решила следовать пути, что указал отцу и всем Наритья Великий Безымянный. И как по первому снегу удрала из дома на одиночную охоту, как скрадывала двуногую добычу, как убила, как разделывала и ела.

Надо отдать должное Латире: он слушал спокойно и внимательно, не отрываясь от стряпни. Вовремя поддакивал и задавал уточняющие вопросы. Лишь разъяснив детали, так же спокойно спросил:

— Мули, ты знаешь, что ты сотворила одно из худших беззаконий? И какое наказание тебе за это положено?

— Почему беззаконие? Мудрый моего клана объявил новый закон, Мули исполнила. Я первая, первая в нашем доме его исполнила! За это Великий Безымянный взял меня в ученицы и обещал меня, меня первую провести через солнечное посвящение.

— Какое-какое посвящение? — переспросил Латира.

— Великий обещал, все одарённые Наритья со временем примут силу, подобную мудрым. Только мы не будем отдавать стихиям свои имена и родовые ветви, за нас отдадут низшие и бездарные, вместе с ничтожными своими жизнями. Их сердца и кровь станут даром Великому Солнцу, их тела станут пищей на празднике посвящения…

Ромига узнал напевные интонации несостоявшегося Голкиры, а старик стал мрачнее тучи.

— Мули, ты, правда, готова украсть чью-то жизнь и дар, чтобы приумножить свои?

Девчонка озадачилась:

— Мне довольно, довольно моего дара, я не знаю, зачем больше. Но Великий говорил, так надо. Надо, да.

— А кому это надо? Как ты думаешь, Мули?

Мули долго молчала, то закатывая глаза, то морща лоб умственным усилием. Латира не торопил, помешивал варево в котелке над колдовским огнём, а нав с самого начала счёл за лучшее молчать. Девушка неуверенно переспросила:

— С-солнцу? Ве-великому Безымянному?

— А тебе, Мули? Ты же стремилась первой пройти солнечное посвящение. Для чего оно тебе?

— Великий говорил, он испытает на мне новый обряд, и если получится, то следующим он посвятит моего отца, Вильгрина. Мули хочет, очень хочет, чтобы отец жил вечно, а не как мама.

Латира тяжело вздохнул.

— А сама ты, Мули, что ты собиралась делать, получив удесятерённый колдовской дар и долгую жизнь?

— Не-не знаю… Что велел бы мне Великий Безымянный… Служила бы ему дальше.

— А сама? Сама, чего ты желаешь? Что тебе нравится делать больше всего, Мули?

Девчонка снова надолго задумалась. Латира позволил огню под котелком почти угаснуть, прикрыл варево крышкой. От аппетитного запаха у Ромиги заурчало в животе — Мули вздрогнула, метнула испуганный взгляд на него и по сторонам, будто очнулась. Закусила губу, резко вздохнула, заговорила.

— О мудрый Латира, Мули нравится бродить в снегах и читать следы. Летом — собирать полезное, что растёт. Хоть бы и вовсе не возвращалась я ни к фиорду, ни в дом деда на Марахи Голкья… А ещё любит Мули петь целительные песни. У меня сильные, сильные песни, все говорят. Только тётки отказались учить меня.

— Почему отказались?

— Они сказали, я глупая, плохо понимаю двуногих, а без этого знахаркой быть нельзя.

Латира лишь вздохнул и покачал головой. Снял крышку с котелка, сказал:

— Готово! — и стукнул ложкой по гулкому металлическому боку.

Трапезничали, как принято среди охотников, быстро и молча, пока похлёбка не остыла. Когда котелок опустел, Ромига ожидал продолжения разговора, но его не последовало. Латира прислушался к чему-то и быстро ушёл в круг. Мули долго стояла, смотрела в небо, нюхала воздух. Потом присела рядом с навом и затянула уже знакомую песенку. Знакомое покалывание под её ладонями, знакомо потянуло в сон — Ромига снова не стал противиться.