— Я мечтаю сыграть в Матче всех звёзд, Лив. Но не думаю, что это произойдёт.

— Почему нет?

— Потому что я не тот, за кого болельщикам захочется голосовать. Есть более очевидные кандидатуры. Которые не пропускают матчи вот просто потому, что им вдруг понадобилось. За которых хочется болеть, — с некой агрессией и злой болью выговариваю я, почти выплёскивая из себя чуть ли не сжигающие изнутри мысли. Меня чуть утихомиривает лишь осознание того, что Лив тут совершенно ни при чём. Что она беременна и вовсе не обязана иметь дело с моими эмоциональными проблемами.

— Тебе вдруг понадобилось из-за меня?

— Не из-за тебя, — не задумываясь ни на мгновение, качаю головой я с шумным и осложнённым переживанием вдохом, ненадолго сжимая правую руку в кулак прежде, чем разжать его, — а потому, что я хочу быть с тобой.

— Но и другое тебе ведь тоже важно. Если ты чувствуешь необходимость, мы можем прямо сейчас поехать обратно.

— Это не имеет смысла, — впереди всё равно Рождество, никаких тренировок не будет вплоть до утра дня игры, и дома мне абсолютно нечего делать. То единственное место, где я хочу быть… Я уже в нём нахожусь. Прямо сейчас оно исключительно здесь, рядом с Лив. И больше нигде.

— Но ты всё равно не знаешь, как всё будет.

— Я знаю то, что не буду голосовать себя, хоть и могу, — я слышу вздох и, чувствуя исчезновение живота, ощущать который почти кожа к коже было так приятно, проглатываю противное на вкус разочарование. ООливия неожиданно резко сжимает мой подбородок, выглядя готовой и к пощёчине, если она всё-таки потребуется:

— Ты можешь проголосовать лишь один единственный раз и серьёзно утверждаешь, что выберешь кого-то другого, но только не себя?

— Я не достоин этого или не настолько эгоистичен.

Полностью эгоистичный и самовлюблённый человек не станет терзаться никакими сомнениями и угрызениями совести, что он, вероятно, не заслуживает оказаться там, где хочет быть, потому что недостаточно хорош, спортивен или же просто дисциплинирован. Я же не чувствую для себя возможным поставить галочку напротив своего имени, когда проигрыши следуют за проигрышами, и когда я не только совершенно растерял свою результативную игру, но и попросту слился. Да, это было сугубо и полностью моим решением. Никто не заставлял меня уезжать, выбирать женщину, которую я, возможно, буду выбирать и предпочитать всему остальному без преувеличения всегда, и бросать команду. Но теперь… я ненавижу его или себя, или и то, и то одновременно, или же только так думаю, потому что не чувствую, что действительно сожалею о нём внутри.

— Это всё просто эмоции. Ты не должен ничего решать так скоро. Но ты должен быть там, где считаешь, что обязан быть, и одновременно делать то, что любишь и хочешь. Твоя работа… Она ведь больше, чем просто работа, — Лив смотрит на меня так, будто всё понимает. Знает, как я жажду не просто сыграть в этом матче, а стать лидером голосования и капитаном одной из команд, чтобы иметь возможность выбрать остальных игроков почти по своему усмотрению, даже если я этого не сказал. И сопереживает мне по поводу всего, что меня гложет, и это становится слишком сильно. Гораздо интенсивнее, мощнее и сильнее того, что я могу вынести вот прямо сейчас. — Мы можем уехать утром. А сейчас пойдём в кровать.

Она будто хочет выйти, оставить меня одного, словно переживая, что я могу подумать, что она вмешивается туда, куда не следует, но я не готов отпустить её, даже если знаю, что речь идёт лишь о соседней комнате. Кажется, только всё возрастающая и усиливающаяся любовь опускает мои внезапно безвольные руки на нежные бёдра необузданным движением. Касаясь, я сжимаю оголённую кожу ниже кромки собственной майки и, склонив голову, накрываю мягкие, красивые и желанные губы в тихом и ласковом поцелуе. Он нужен мне, как воздух, будто того кислорода, что есть вокруг, вдруг сделалось ужасно и крайне недостаточно, словно он весь взял и закончился. Я чуть отстраняюсь лишь потому, что они странно нервные. Что Лив сама почти такая. Это всё мое влияние? Моя жадность?

— Это слишком для тебя?

— Нет. Нет. Просто что ты делаешь?

— Ты сказала, что я должен делать, что хочу, а сейчас я хочу тебя целовать.

Руки Лив, кажется, молниеносно оказываются буквально везде. Мы прижимаемся друг к другу плотно и тесно, места между нами фактически нет из-за живота и из-за нас самих тоже, и новый поцелуй… Он уже взаимно необходимый, дикий и необузданный. Пока женские ладони в какой-то момент не задевают полотенце, что, невзирая на наверняка лишь случайность, вызванную эмоциями и атмосферным накалом, тем не менее, достаточно отрезвляет меня. Я прикасаюсь к хрупким плечам в удерживающем жесте.

— Если ты хочешь, я… — учащённое дыхание не противоречит моему, когда Лив сжимает мою поясницу, знаю, смотря на меня, пока я прислоняюсь своим лбом к её лбу с прикрытыми глазами. Конечно, мне хочется, но не сильнее, чем просто провести ночь в одной с ней постели. Точнее совсем не так. А наоборот гораздо-гораздо меньше.

Истинно же я жажду удовлетворения не интимного, а внутреннего и думаю, слышно ей ли, как быстро бьется моё сердце. Знает ли она, что со мной делает лишь один её запах, не говоря уже о знании того, что внутри неё развивается мой ребёнок, мой маленький и беззащитный сын, которого прямо сейчас я ни от чего не способен уберечь? Понимает ли, насколько я всегда глубоко в душе доверял ей в этом, даже когда вроде бы считал иначе, и что для меня всё дело совсем не в сексе и никогда и не было исключительно им? Я так хочу объяснить, пусть в этом, возможно, и нет большой и значительной необходимости, но нужные слова всё никак не желают находиться. Нервно сглотнув больше двух, а то и трёх раз, хриплым голосом я произношу лишь одну единственную вещь: