— Я думала, ты тут, — всего на мгновение взглянув в сторону окна и двери между спальней и садом, которую я не занавесил, Лив переводит взгляд на меня. В нём обнаруживаются глубоко засевшее огорчение и проблески чего-то по-настоящему печального и грустного. Ей плохо, что я не остался и не был с ней?

— Я тут, — на автопилоте откликаюсь я, не уверенный, что понимаю правильно, какой именно смысл вложен в эти слова. Или я просто ошибиться, но желаю, чтобы она всё объяснила, невзирая на возможный итог. Не хочу больше бежать, молчать и зарываться в песок. Хочу вместе встретить Рождество. Хочу провести с ней остаток жизни…

— Я имею в виду в постели… Но я открыла глаза, а тебя здесь не было, — Лив приподнимается в кровати, упираясь локтем в матрац, и дотягивается до моей левой руки, твёрдо и стоически глядя в мои глаза. — Ты уходил? — да, но прежде, словно безумец, я наблюдал за тем, как поднимется и опускается её грудная клетка, дыша за двоих. Я наблюдал, пока не испугался, что мой пристальный и въевшийся взор может разбудить.

— Надо было позвонить Джейсону.

— Если ты отказываешься из-за меня, и я всему виной… — Лив выглядит соответствующе сказанному, и я вздыхаю в огорчении и отчаянии. Мне кажется, что суть любви состоит в том, чтобы заставить человека поверить, что он самый прекрасный и идеальный и заслуживает любых жертв, а эта женщина не видит себя такой. Сейчас же это единственное, что мне хочется ей показать или хотя бы сказать. Если я действительно люблю. — Что ты делаешь?

— Хочу лечь рядом, — и, снимая куртку со свитером, я так и поступаю, забираюсь под одеяло и поправляю его за своей спиной. Оливия вся вздрагивает и будто пытается отшатнуться прочь от оставшихся на моих ногах и туловище вещах:

— Боже, да ты же холодный, — на ней лишь тёплые носки и та самая моя растянутая и уже прилично заношенная майка. Я задумываюсь, выбираться отсюда или нет, но меня останавливает стискивающее прикосновение к рубашке в её передней части в сочетании с голосом около моей шеи. — Хотя это даже бодрит, — полуулыбка это ещё не улыбка, но видеть расположенность, то, как Лив не скрывает свою привязанность, а наоборот выказывает её в полной мере после всех этих месяцев… Да, это настораживает и удивляет, но гораздо больше делает меня счастливым и даёт веру, что мы не напрасно проделали весь путь и приехали сюда. Что эти несколько дней пойдут нам на пользу, и что там, где лично нас никто не знает, мы сможем наконец поговорить. — Мне нравится чувствовать тебя так близко.

— Но время для пляжа неподходящее, — сейчас не лето, и всё, что мы сможем, это прогуляться по берегу вблизи кромки океана, да и то если позволит погода. Я не совсем знаю, о чём только думал, когда нашёл и забронировал бунгало при отеле в паре часов езды от дома. В том смысле, что, может, стоило уехать куда-нибудь подальше. Например, туда, где снег. Но если даже не учитывать то, сколько времени нам пришлось бы провести в пути, то, когда твоя жена беременна, вариантов проведения досуга априори не так уж и много. Снег же так и вовсе главным образом нужен тем, кто катается на горных лыжах или занимается сноубордом. Но мы ничего из этого не умеем, и в любом случае эти занятия не для беременных. — И чтобы держать двери открытыми, тоже. Я закрою.

— Ты только лёг. Можешь просто обнять меня? — вдруг, но не слишком неожиданно просит Лив, передвигаясь, чтобы наши лица были на одном уровне. Также сместившись, я просовываю левую руку под её тело, с готовностью и радостью прикасаясь к его теплу и придвигаясь к нему ближе. Только полный дурак, не ценящий момент, поступил бы иначе. Но в этом всё равно есть что-то, напоминающее о дистанции, и не только мне одному. — Сейчас ты наверняка спрашиваешь себя, почему я не говорила этого прежде. Почему только теперь. Но я и сама не знаю. Мне проще отталкивать, — это каждому так. Легче разрушать, чем строить, обижать, чем прощать, и врать удобней, чем верить. Тут мы с ней ничем не отличаемся друг от друга. — Просто между нами всё ещё что-то есть. Хотя сделанного и не воротить, — наши ноги переплетаются под одеялом, её полуобнажённые, но тёплые и даже почти горячие, и мои несколько продрогшие под джинсами. Наверное, мне только так кажется, но ощущение такое, что Лив и ребёнок согревают меня. Что мы все служим друг другу грелкой, хотя я и вряд ли вношу действительно какой-то вклад, а этот разговор всё равно не напоминает тот, что способен закончиться просьбой о прощении. — Я ведь всё разрушила, да?

— Не всё, — качаю головой я, опуская правую ладонь на уже очень круглый живот под своей майкой на женском теле. — Ты взяла её из моего комода, так?

— Хочешь, чтобы я вернула?

— Нет. Конечно, нет, — обдумывание плотно сжимает мои губы между собой, а зубы словно вот-вот прикусят их, чтобы не дать мне ничего сказать. Но долой всю слабость. — На тебе она смотрится лучше. Так, как будто ты моя, — ни одной из девушек, побывавших в моей постели, я никогда и ни при каких обстоятельствах не позволял брать свои вещи, чтобы те потом пахли ими, но Лив это изменила. Все они спрашивали разрешение, в ответ на что всегда получали лишь отказ. Только в случае с ней я просто кивнул головой, когда увидел желание позаимствовать мой халат, чтобы впервые принять душ в моём доме, и сомневающийся взгляд, наверное, основанный на всём том, что ей довелось обо мне услышать. — Только я не вижу тебя. Не знаю, какая ты теперь. Под ней. Понимаешь?

— А ты и не должен. Я не хочу, — в моём мозгу вспыхивает предупреждение, словно красный сигнал, подобный тому, что используется на производстве или в механизме, чтобы дать понять персоналу, если что-то идёт не так. Но я слишком слеп или глуп, или и то, и другое вместе, чтобы прислушаться к нему.

— Не должен знать? — оскорблённый и задетый, нелепо спрашиваю я. Мой голос становится всё громче с каждым словом. — А как, позволь спросить, ты в таком случае собираешься быть со мной дальше? Месяц? Год? Всю оставшуюся жизнь? Будешь одеваться и раздеваться под одеялом или запираться в ванной? — всё беззаботное настроение улетучивается в мгновение ока, едва Лив выбирается из кровати, оставляя меня в ней одного, но чёрта с два я на это согласен.

— Где мои штаны и носки?

— Я временно положил их на диван. Но зачем они тебе? Ты же не собираешься уехать? — наблюдая за её перемещениями, спрашиваю я, охваченный внезапным тревожным ожиданием и осознанием того, что, пожелав вернуться домой, она вполне сможет обойтись без меня и моей помощи. Достаточно будет только вызвать такси. — Для тебя это слишком? Мои вопросы? Ты хочешь…

— Мы даже ни разу толком об этом не говорили. Не планировали ребёнка, — её голос такой же громкий, как и мой, когда она останавливается по сторону кровати, вся слабая и измотанная, но выглядящая независимой, что удерживает меня на расстоянии нескольких шагов. — А потом случилось это. И желание перестало быть просто желанием. А теперь ты хочешь увидеть то, во что я превратилась? Это… — Лив показывает на себя и своё тело, — совершенно не то, что ты помнишь или думаешь, что помнишь. И не то, что ты когда-то хотел.