Когда я еще занимался клеевым ремеслом, то в любой сколько-нибудь приличный заказ входило изготовление макета лошади хризантемового пятнисто-серого окраса. Сейчас, когда мне выдали столь шикарную форму, я выбрал себе в конюшне хризантемового коня. Он был норовистый – завидев людей, кусался и лягался. Я выбрал его, потому что когда-то клеил таких же. О, как красив хризантемовый конь! Конь был вредным, но скакал на загляденье – опустит голову, изо рта летит белая пена, грива развевается, как рожь весной, уши стоят торчком; стоило пришпорить, как он взлетал. В моей жизни не было ничего по-настоящему радостного, но должен сказать, что, сидя верхом на хризантемовом коне, я испытывал гордость и удовольствие!

В общем, служба была сносной, разве такой одежды и такого коня было мало для того, чтобы радостно служить дальше? Увы! И трех месяцев не отходили мы в новой форме, как господина Фэна отправили в отставку, а охранный отряд распустили, я вновь стал полицейским третьего разряда.

Охранный отряд распустили. Почему? Я не знаю. Меня отправили на службу в Главное управление и наградили медной медалью, как будто бы я, охраняя резиденции, совершил подвиг. В управлении я иногда занимался учетом прописки, иногда регистрами пожертвований, иногда дежурил у ворот, иногда присматривал за складом формы. За два-три года такой службы я стал разбираться во всех делах управления. Если к этому добавить опыт службы постовым, в охране учреждений и резиденций, то меня можно было считать ходячей энциклопедией – не было такого дела, в котором я был бы несведущ. В полицейских делах я был настоящим знатоком. Однако только тогда, прослужив десять лет, я наконец вырос до первого разряда и стал получать девять серебряных юаней в месяц.

Люди, возможно, считают, что все полицейские дежурят на улицах, молоды и любят совать нос не в свое дело. Однако на самом деле многие скрыты в полицейских участках и управлениях. Если когда-то случится общий смотр, то вы увидите немало полицейских чрезвычайно странного обличья: сгорбленных, близоруких, беззубых, хромых – полный набор физических недостатков. И вот эти-то чудаки – соль среди полицейских, у них есть квалификация и опыт, они владеют грамотой, и все служебные бумаги, все приемы ведения дел в их руках. Без них те, кто стоит на улицах, точно устроили бы хаос. Им, однако же, не светит карьера, они все делают за других, никак не улучшая своего положения, у них нет даже шанса показать себя. Они безропотно тянут лямку, пока от старости уже не смогут встать с постели, всегда оставаясь полицейскими первого разряда с жалованием девять серебряных юаней в месяц. Если вам когда на улице доведется увидеть человека в сером чистом застиранном халате, а на ногах у него при этом будет полицейская обувь, двигаться он будет медленно и с опорой на пятки, словно обувь эта для него тяжела, то это наверняка идет такой полицейский. Они тоже иногда наведывались в рюмочную, где выпивали чарку водки, закусывая ее десятком арахисовых зерен, вели они себя при этом очень чинно – пили горькую и тихо вздыхали. Головы у них местами поседели, но щеки выбриты до блеска, взглянув мельком, можно было подумать, что это дворцовые евнухи. Они дисциплинированны, доброжелательны, работали на совесть, но даже в минуты отдыха им приходилось носить эти проклятые сапоги!

Работая бок о бок с ними, я узнал немало нового. При этом меня одолевал страх: неужели и я пойду по этому пути? Насколько милые они были, настолько и жалкие! При взгляде на них сердце мое часто пробирал холод, да так, что я полдня не мог разговаривать. Верно, я был моложе и не факт, что глупее, но был ли у меня шанс? Моложе? Так и мне уже стукнуло тридцать шесть!

Впрочем, было одно преимущество: работая в управлении, я не подвергался опасности. Как раз в те годы весной и осенью всегда случались войны, о тяготах окружающих я пока промолчу, рассказа о полицейских будет довольно. Как начиналась война, солдаты становились владыками ада, а полицейским оставалось лишь склонять голову! Продовольствие, подводы, лошади, носильщики – все это должны были раздобывать полицейские, при этом без малейшего промедления. Приказали доставить десять тысяч цзиней [16] печеных лепешек – и всё, полицейские должны пройти по всем лапшичным и булочным и стребовать эти лепешки. Получив же лепешки, нужно было задержать нескольких дворников и с их помощью доставить продовольствие в казармы, где можно было еще и зуботычину получить!

Если бы обслуживанием господ военных дело и ограничилось, то это было бы еще ничего, но нет, господа военные еще и куражились. Где дежурили полицейские, военные непременно устраивали какие-нибудь выходки, полицейским и к порядку их призвать было нельзя, и оставлять без внимания тоже не полагалось, не жизнь, а наказание. В мире бывают глупые люди, это я могу понять. Однако глупость военных меня просто ставила в тупик. Ради минутной бравады они теряли всякий разум. Ладно разум, но должен же человек при этом думать о своих интересах! Нет, они даже не понимали, что их выходки могли им же и навредить. У меня вот был двоюродный брат, он отслужил в армии больше десяти лет, причем в последние несколько лет командовал взводом, казалось бы, должен маленько соображать. Где там! Как-то после боя он повел десяток с лишним пленных в лагерь. Эх! С гордым видом он возглавил процессию, как будто он император какой. Увидев это, его же солдаты предложили: почему бы сначала не разоружить пленных? А он ни в какую, бил себя в грудь и твердил, что так и должно быть. На полпути сзади раздался выстрел, и он сразу же на дороге умер. Он был мне родственником, мог ли я желать его смерти? Однако его глупость не дает мне права осуждать тех, кто его убил. На этом примере вы можете убедиться, насколько трудно было иметь дело с солдатами. Если ты говоришь ему: не направляй машину в стену, ну-ну, он непременно в нее врежется, ему лучше разбиться насмерть, чем тебя послушаться.

Других плюсов у службы в управлении не было, но вот от опасностей и унижений военного времени я был избавлен. Разумеется, как начинались бои, уголь и продовольствие дорожали и полицейские страдали вместе со всеми. Однако коли я мог в безопасности сидеть в управлении и не иметь дела с военными, то и этого было вполне достаточно.

Но, служа в управлении, я боялся, что на всю жизнь застряну там и никогда не получу шанса выдвинуться. Карьеру могли сделать те, у кого были связи. Если связей не было, то нужно было ловить бандитов и раскрывать преступления. А я и без связей, и не на оперативной работе – на что же я мог рассчитывать? Чем больше я думал, тем сильнее грустил.

В год, когда мне исполнилось сорок, свалилась удача – я стал сержантом! Я не думал о том, сколько лет уже прослужил, сколько сил отдал, сколько зарабатывает сержант, – все это было неважно. Я лишь чувствовал, что фортуна повернулась ко мне лицом.

Ребенок, найдя какую-нибудь старую штуковину, может с упоением играть с ней полдня, именно поэтому дети бывают веселы. Так и взрослые, иначе им трудно смириться с жизнью. Однако если вдуматься, то дело обстояло совсем скверно. Я выбился в сержанты, но, по правде говоря, насколько больше получает сержант, чем простой полицейский? Зарабатывает он немного, а вот какая огромная ответственность лежит на нем! Ведя дело с начальством, нужно на все иметь уверенное объяснение, в отношении подчиненных следует проявлять смекалку и теплоту. Нужно было уметь отчитаться перед своими, с чужими же следовало вести дела, сочетая жесткость и мягкость. Это было потруднее, чем управлять уездом. Ведь начальник уезда у себя на месте император, сержант же не имеет такой роскоши, ему следует где-то работать со всей тщательностью, а где-то и спускать дела на тормозах, говорить правду и лгать, то пахать, то притворяться, чуть зазеваешься, как случается неприятность. А неприятность – это серьезно, двигаться вверх сложно, а вот вниз совсем наоборот. Тому, кого разжаловали из сержантов, нигде не будет служиться легко – загрызут полицейские. Смотри-ка, бывший сержант… то да се, пересудов будет – не оберешься. Начальству ты тоже будешь поперек горла, и тебя нарочно затравят, такое вытерпеть невозможно. Как же быть? Увы! Кто из сержанта превратился в рядового, тому лучше сразу собрать вещи и отправляться восвояси, на этой службе больше ничего не светит. Однако возьмем меня, я только в сорок лет вырос до сержанта, куда мне идти, если действительно пришлось бы собирать вещи?

Если бы я тогда подумал об этом, то сразу заработал бы себе седые волосы. К счастью, я об этом не задумывался, а лишь радовался, закрыв глаза на все худое. Более того, я в то время рассуждал так: в сорок стал сержантом, к пятидесяти – ну и что, что к пятидесяти? – вырасту до офицера, тогда можно будет считать, что не зря служил. Разве для нас, не имевших диплома об образовании и не располагавших большими связями, дослужиться до офицера было мало? Подумав об этом, я с головой ушел в работу и со стократным вниманием стал относиться к своей службе, как будто она была сверкающей жемчужиной!