Я пыталась, правда. Это, увы, так не работает.

А может, я просто хотела любить и страдать? Придумала себе все это?

Но разве можно придумать чувства?

Эту зубную боль в сердце?

Каждый раз закрывая глаза я видела его. Вспоминала его.

Руки, губы, глаза. Взгляд, чуть насмешливый, ироничный, в то же время такой теплый, ласковый.

Слова, которые он говорил…

Прикосновения.

То, как он мог практически одним движением рук сделать так, чтобы я забыла обо всем.

И как его самого «вставляло» то, как мое тело на него реагирует!

– Ты такая отзывчивая! Не представляешь, как это заводит! Когда я думаю, что будет с тобой, когда я коснусь тебя… как изменится твое дыхание, расширятся зрачки… Как ты начнешь течь от одной ласки…

Боже, почему я все время вспоминаю это? Почему я думаю об этом?

Почему я вообще думаю об этом сейчас? Лежа на ледяном полу?

Давай, Наташка! Вставай! Встряхнись! И не думай плакать!

Нет. Я не собиралась плакать! Правда! Нет…

Я замерзла, хотя на террасе окна были закрыты, и даже газовая пушка-обогреватель стояла. Встала, кое-как отряхнулась, доковыляла до плетеного диванчика, села.

Нога болела дико.

В детстве все было просто – нашел подорожник приложил и играешь дальше.

Подорожника, увы, не было.

И не было такого подорожника, который можно было бы приложить к сердцу…

Ладно, проехали.

Надо собирать себя!

Хорошо, что в моей крохотной сумочке всегда были влажные салфетки! Ну, почти влажные, уже высохли.

Жалко было чулки – любимые, со стрелкой и кружевной резинкой. Я купила таких сразу пар десять, про запас.

Потому, что они очень нравились Андрею. Он любил оставлять меня в одних чулках. В черных чулках. На белых простынях.

– Ты даже не представляешь, как круто смотришься, такая… аппетитная.

А потом он долго и мучительно доказывал какая я аппетитная. Всеми возможными способами.

ОМГ!

Да что за вечер воспоминаний, Наташа?

Хватит!

Больно.

Правильно он спросил – больно, Наташ?

Да. Очень. До слез. Которых не будет потому, что я так сказала!

Нет и все!

Не реветь!

Знаете, что нужно делать, чтобы на плакать? Постараться широко открыть глаза и дышать глубоко. Иногда помогает.

Мне ужалось сдержать соленый поток, я открыла сумку, достала одну салфетку, послюнявила, но приложить к коленке не успела…

– Дай сюда… Не дергайся!

– Больно!

– Я знаю.

– Хотя бы подуй! – я это сказала?

– Трошин тебе подует.

Что?

Он так ответил?

Придурок! Ненавижу!

Я гневно посмотрела ему в глаза и…

Я поплыла. И все вокруг поплыло вместе со мной. Может, я просто сознание от боли потеряла? Может это болевой шок у меня такой? Ну, ведь реально больно? Открытая рана, довольно обширная, чулки в хлам – да, пусть видит, что я все еще ношу чулки!

Дурацкая привычка. Надо с ней завязывать. Колготки как-то надежнее. Даже если кому-то придет в голову залезть мне под юбку – кому? – ничего хорошего он там не найдет! Броня!

Но… конечно же я надевала чулки, потому что… Потому что была надежда – а вдруг ОН придет? И ему вздумается взглянуть, что у меня там под юбкой? А я готова…

Да, самой было противно. Но…

Он посмотрел на меня и… снова опустил глаза на мою когда-то красивую коленку.

Промокнул ее стерильной салфеткой. Догадался, видимо, спросить у Жени, где в доме аптечка. А может и сам знал. Да, какая разница…

Убрал салфетку, и еще раз плеснул перекиси. Больно же!

– Хватит, уже все чисто.

– Не хватит. Ты прививку от столбняка когда делала?

– Откуда тут столбняк? У твоей мамы в доме все стерильно.

– Это терраса, тут любая грязь может быть. – он говорил сквозь зубы, словно ему противно было общаться со мной. Ну, ладно, что уж теперь.

– Ну, значит сдохну от столбняка. Ты умеешь джигу танцевать?

– Что? – интересно, он специально практиковал этот взгляд, полный презрения?

– Джигу учись танцевать. Спляшешь на моей могиле. Все, хватит.

Я оттолкнула его руки, собираясь встать, но он поставил ладони на диван, и я оказалась в клетке его рук. Его запаха.