В итоге, по результатам судебного разбирательства, в котором тон задавали Э. Кок и Эссекс, Лопес был приговорен к смертной казни. Граф хвастливо уверял всех, что «обнаружил самую опасную и гнусную измену» [277] . Но королева, даже после вынесения приговора, продолжала сомневаться в виновности своего врача и откладывала экзекуцию до начала июня.

Вернемся, однако, к служебной карьере Фрэнсиса. Итак, Т. Эджертон в начале апреля 1594 года стал хранителем свитков (Master of the Rolls), а Э. Кок генеральным атторнеем, что в принципе давало возможность Ф. Бэкону, если на то будет воля Ее Величества, занять пост генерального солиситора. Р. Сесил, Т. Эджертон и, разумеется, Эссекс поддерживали такое назначение. Однако королева медлила с решением, и Эссекс продолжал при каждом удобном, с его точки зрения, случае напоминать ей о должности для своего prot'eg'e. Замечу, для графа, как, впрочем, и для Елизаветы, речь шла не только о продвижении креатуры Эссекса, но об отношениях между властной королевой и ее строптивым фаворитом, ибо если она упорно отказывается пойти навстречу настойчивой просьбе графа (ведь он же рекомендовал ей отнюдь не случайного человека и не на такую уж, по его меркам, высокую должность), то в его глазах это означало, что она игнорирует его просьбы и ее доверие к нему тает, а следовательно, времена, когда Эссекс, по выражению Стандена, «мог уладить все (he hath managed all)» [278] , уже прошли.

В ответ на речи графа по поводу должности Бэкона Елизавета игриво ответила, что захотела встретиться с Эссексом не по этому делу, а вопрос о назначении Фрэнсиса она будет обсуждать, когда граф придет к ней, а не она к нему. Когда же Эссекс стал возражать, она закрыла ему рот.

Во время следующей встречи королева прямо заявила графу, что он просит за Бэкона слишком горячо и, если бы он был более «гибким (yielding)», она скорее бы пошла ему навстречу [279] .

Вместе с тем сдержанное отношение королевы к Ф. Бэкону (она даже вернула ему, правда, со словами глубокой благодарности, ювелирное украшение, которое он послал ей в подарок), не мешало Ее Величеству активно использовать его знания и таланты, когда речь заходила о раскрытии заговоров и других государственных преступлений. А услышав, что Фрэнсис выразил желание отправиться в путешествие на континент, королева с раздражением обратилась к своим советникам: «Почему? Ведь у меня еще нет солиситора. Может, у кого-то есть кандидатура?» И добавила, что, если Бэкон будет так себя вести, она «скорее перероет всю Англию в поисках солиситора, нежели назначит его». И далее последовал перечень ее благодеяний по отношению к Бэкону, правда, весьма короткий и неопределенный, типа «I have used him in my greatest causes» [280] .

Надо сказать, что на Бэкона елизаветинские тирады особого впечатления не произвели, он знал – ее слова обращены не столько к нему, сколько к Эссексу. «Она больше сердится на него, чем на меня. Я же в собственном деле играю самую незначительную роль», – прозорливо заметил кандидат на должность секретаря Звездной палаты. В письме Р. Сесилу он выразил надежду, что королева «не обидится, если, не будучи в состоянии выдерживать свет Солнца, он уйдет в тень» [281] . И удалился в Твикнем-парк, где вдали от двора сумел поправить свое здоровье.

«Говоря откровенно (plainly), – писал он Бёрли, – хотя, быть может, напрасно (vainly), я не думаю, что обычная юридическая практика, а не служба королеве в какой-либо должности, принесет много пользы скромному таланту, которым наградил меня Господь» [282] . Причину своих неудач он видел в тайных происках Р. Сесила, поддержку которого считал показной, что, возможно, в какой-то степени соответствовало истине. Во всяком случае, отношения братьев Бэконов, особенно Энтони, с Сесилами в середине 1590-х годах сильно испортились. Фрэнсис высказал Р. Сесилу свое недовольство, а также сообщил тому ходившие при дворе слухи, будто он, сэр Роберт, был подкуплен «мистером Ковентри». Однако вскоре Бэкон понял, что зашел слишком далеко и может потерять расположение старшего Сесила. Чтобы смягчить ситуацию, Фрэнсис написал лорду Бёрли примирительное письмо от 21 марта 1594 года, фрагмент которого я процитировал выше. В нем он, кроме жалобы на то, что так и не занял должности, отвечающей его талантам, просил прощение у лорда-казначея за «чрезмерную доверчивость к пустым слухам» по поводу его сына и высказал надежду, что его сиятельство припишет это не его, Бэкона, «предрасположенности (inclination)» (Фрэнсис обошелся без прилагательного), но незавидному положению «просителя, утомленного морской болезнью» [283] , в котором оказался.

Елизавета продолжала тянуть время и не допускала, чтобы до принятия ею окончательного решения по должности солиситора кто-то из претендентов сходил с дистанции. Все соперники должны были продолжать борьбу за место. Она умела и любила играть подданными. Тем более что с Эссексом это было несложно в силу полной предсказуемости его поведения: сначала он делал глупость, затем получал нагоняй от королевы с бурным объяснением, после чего граф дулся, покидал двор и запирался у себя дома или в имении, симулируя болезнь, а потом писал жалостливые письма Ее Величеству. Бэкон же был устроен не столь просто, а потому был не столь предсказуем. Может быть, поэтому Елизавета сдерживала его, как бы сейчас сказали, карьерный рост. С недалеким графом ей было проще, а когда требовался умный совет, ей достаточно было обратиться к лорду Бёрли.

Но и фавориты, зная ее слабости, играли с ней. К примеру, Уолтер Рэли в 1591 году имел неосторожность тайно, без разрешения королевы, жениться. Это могло стать и со временем стало поводом для скандала. Но Рэли не просто женился, он заключил брак с фрейлиной Елизаветы Элизабет Трокмортон. Причины просты: любовь Уолтера и беременность Элизабет. В 1592 году ревнивая стареющая королева обо всем узнала и отправила Рэли сначала под домашний арест, а в июне этого года в Тауэр. Рэли обращается за помощью в Р. Сесилу, умоляет королеву простить его, но все бесполезно. Он пишет ей стихи (бандит… простите, моряк и путешественник Рэли был еще замечательным поэтом и писателем):

Все это прекрасно, но обиженную королеву складным поэтическим словом не прошибешь, нужно средство посильнее. И Рэли повезло. Выяснилось, что английские корабли, среди которых были и принадлежавшие сэру Уолтеру, захватили богатую добычу – португальскую карраку «Madre de Dios», груженную пряностями, золотом, черным деревом, драгоценными камнями и шелками. И Рэли, и королева были пайщиками этой корсарской флотилии. Соответственно, Ее Величеству полагалась доля от полученной добычи. Королеве сообщили, что ее доля составляет примерно 10 000 фунтов. Это была явно заниженная сумма. И тогда Рэли из Тауэра пишет ей письмо, в котором предлагает 100 тысяч фунтов, причем, по его уверениям, исключительно из «искреннего желания услужить ей» [285] . Правда, в итоге он ей отдал 80 тысяч, но все равно «это более, чем когда-либо случалось кому-то преподнести Ее Величеству в дар» [286] . Дар был оценен, Рэли вышел из Тауэра и стал членом парламента [287] .