— Что с безопасностью? — поинтересовался Бармин. Все-таки безопасность была в его глазах куда важнее работы прачечной или кухни.

— В Усть-Угле и в Шексне до особого распоряжения объявлен перманентный режим Чрезвычайного Положения, — ничуть не удивившись вопросу, переключился на главное полковник. — Везде выставлены сдвоенные посты. В самом замке все оружейные системы на боевом взводе, ворота охраняются усиленными постами с бронетехникой, воздушное пространство закрыто для полетов и тщательно контролируется замковым центром Воздушного Контроля и имперским командованием Вологодской зоны ПВО. В общем, мы с Алмазовым делаем все, что в наших силах и даже больше. В графстве, в особенности в Вологде, Череповце и еще в нескольких городах, а также на главных дорогах выставлены блокпосты, действуют усиленные патрули и приведены в повышенную боеготовность мобильные тактические группы. Ия Ильинична арендовала у Демидовых роту егерей и эскадрилью ударных геликоптеров, Его Высочество князь Северский прислал в дополнение к имеющимся контингентам усиленную тяжелым вооружением роту спецназа, так что нам вполне по силам перекрыть все подходы к Усть-Угле и Шексне.

— Значит, сидим в осаде.

— Думаю, лучше так, чем иначе.

— Согласен, — кивнул Бармин. — Что со снабжением?

— С поставщиками определились, со складами и холодильниками на территории замка тоже. В случае чрезвычайных обстоятельств сможем задействовать южный маршрут доставки.

— Что ж, спасибо! — встал Бармин, заканчивая разговор. — Думаю, нам следует сделать такие встречи регулярными. Скажем, ежедневно за полчаса до завтрака. Как смотрите?

— Согласен, но я рекомендовал бы приглашать на эти встречи так же капитана Алмазова.

— Решено! — подытожил Бармин, и в этот момент раздался стук в дверь. Это слуга принес ему чашечку черного кофе.

— Не возражаете, полковник, если я задержусь у вас еще на пару минут, чтобы спокойно попить кофе?

— Это ваш дом, господин граф, — улыбнулся Кальф-Калифа. — И, если уж вы задержались, позвольте поставить вас в известность об одной странной истории.

— Слушаю вас, — Бармин жестом отослал слугу и выжидательно посмотрел на полковника.

— Через три дня после нападения Союзной рати, в Надозерье на ваше имя пришло письмо весьма странного содержания. Честно сказать, я сомневался, нужно ли это делать, но все-таки решил его сохранить, чтобы при случае передать вам. А вы уж сами решите, имело смысл или нет.

— Что ж, вот и случай представился, — кивнул Ингвар. — Давайте посмотрим, что там за письмо такое.

— Момент! — Кальф-Калиф открыл одну из папок, сложенных в стопку на левой стороне его просторного стола, достал оттуда листок с коротким текстом, написанным от руки, и передал его Бармину вместе с конвертом, в который прежде было вложено письмо.

«Предусмотрительный, тщательный… Посмотрим…»

Текст был, и в самом деле, краток до безобразия:

Задачка не из сложных. Одним словом, не ребус. Так себе шарада, да и то только для чужих, вроде того же Кальф-Калифы. Но некоторых людей хлебом не корми, дай только помудрить, да поинтриговать. На своем веку Бармин встречал таких, и не раз. А некоторых даже небезуспешно лечил. Однако, если Стефания не врет, это письмо означает, что она дочь Петра Менгдена, погибшего на каторге брата Сигурда, и, соответственно, внучка Елизаветы Глинской и внучатая племянница Нестора. Однако ни покойная Анна Георгиевна, ни князь Глинский о ней ни разу не упоминали. Почему? Не знают о ее существовании или знать не хотят?

«А был ли Петр женат?» — спросил себя Бармин.

Вопрос, между прочим, вполне уместный, но, что, если имел место конкубинат [164] ? Такое, как успел узнать Бармин, было вполне возможно: в духе времени, так сказать. Хотя в России таких женщин называли, разумеется, не конкубинами, а сожительницами. Однако исторически Великорусское имперское право было основано на Римском, а в Риме дети, рожденные конкубиной, имели определенные и не такие уж «призрачные» права. Если, конечно, отец их признавал.

«Но что, если не успел признать?» — При их семейных обстоятельствах существовала высокая вероятность, что арест штабс-капитана Менгдена произошел раньше, чем он успел признать свою дочь. И все это легко находило подтверждение в многочисленных исторических прецедентах.

Бармин был неплохо знаком с этой темой, поскольку хорошо знал историю древнего Рима. В свое время, он, вообще, много чего читал при том, что интересы у него в те годы были весьма разнообразны. Объяснялось это просто. Компьютеров и интернета тогда не было и в помине, — речь о шестидесятых-семидесятых годах прошлого века, — советское телевидение, честно говоря, представляло собой полный отстой, да и киноафиша, несмотря на отдельные бриллианты в куче дерьма, не отличалась особым разнообразием. Правда, в Питере к удовольствию «трудовой интеллигенции» имелись также театры, концертные залы и музеи, но это, так сказать, штучный товар. В смысле, не на каждый день. Так что школьнику Бармину, а позже Бармину студенту и молодому специалисту для проведения досуга оставались только книги, которых, — даже за исключением запрещенных, — выходило в СССР великое множество. А дальше просто. Книги по истории древнего Рима, Греции или допетровской России практически никогда не попадали под цензуру. Напротив, их издавали, пусть даже относительно небольшими, а иногда и вовсе мизерными для такой огромной страны тиражами. И не только издавали. Зачастую их снабжали академическими комментариями, разнообразными сносками и даже словарями и тезаурусами [165] . И там, в этих комментариях можно было порой найти такое, что оставалось только диву даваться, как это все пропустили цензоры. Игорь Викентиевич любил, например, книги из серии «Литературные памятники» издательства Наука или их же серию «Памятники философской мысли». И теперь, когда он стал Ингваром Менгденом это ему очень пригодилось, поскольку знания, почерпнутые из этих книг, позволяли ему лучше понимать многие имперские реалии, незнакомые Бармину по прежней жизни.

Итак, похоже, у него объявилась еще одна кузина, и, значит, в повестке дня появился новый пункт: родственники. Бармин об этом до сих пор как-то не задумывался, если не считать, конечно, инцидент с датской родней, но по факту у него должно было быть полно родни, с которой он не то, что не был знаком, он о них практически ничего не знал. А стоило бы, наверное, поскольку родня — это иногда сила, а иногда — слабость. Или даже все в одном флаконе.

«Что ж, давайте-ка разберемся… Впрочем, наверное, не здесь и не сейчас. И пусть для начала этим займется Ия!»