Шрифт:
Дес-Фонтейнес холодно улыбнулся.
– Генерал увлечен этим народом!
– сказал он.
– Иногда так случается...
– Это случается со всеми, кто живет тут долго, - ответил Гордон.
– У кого есть уши, чтобы слышать, и глаза, чтобы видеть, и кто, разумеется, не совсем глуп...
– Вот как?
– Смею вас уверить, сэр, что именно так.
– А я думаю иначе, генерал. Правда, я тут провел не много времени, но предполагаю, что московиты недостойны уважения...
– Почему же?
– Потому, что здесь происходят неслыханные жестокости...
– Неслыханные в цивилизованном мире?
– Хотя бы в цивилизованном мире.
Гордон поудобнее вытянул длинные ноги, поправил подушку под спиною, заговорил глухо, горько:
– Будь трижды проклят мир и дураки, его населяющие. Коперник тридцать пять лет откладывал печатание своей книги, боясь этого вашего цивилизованного мира, и увидел труд свой, выданный типографщиком, только на смертном одре. И он был прав в своей боязни, Коперник. Инквизиция осудила его труд, как еретический. Я сам читал в "Конгрегации Индекса", что книга Коперника запрещена, потому что противоречит священному писанию. А Галилей? Вы лекарь, сэр, и должны знать эти славные имена! Черт возьми, в вашей Европе Галилея заставили отказаться от самого себя...
Дес-Фонтейнес смотрел на Гордона не отрываясь; было видно, что слушает он с интересом.
– А когда Галилей умер, то ему отказали в погребении на кладбище. Вы осведомлены об этом? И о Джордано Бруно вы тоже осведомлены? Кстати, сэр, вы никогда не видели свинцовую тюрьму Пьемби в Венеции? Нет? А я имел честь ее видеть! Шесть лет Бруно продержали в этой тюрьме, а несколько позже живым сожгли в Риме...
На щеках Гордона проступили пятна, глаза сурово блестели из-под нависших бровей, голос звучал мощно.
– Он был наказан столь милосердно, сколько возможно, и без пролития крови, - с гневной насмешкой повторил Гордон формулу смертного приговора святой инквизиции: "Без пролития крови..."
– Это было почти сто лет тому назад, - прервал Дес-Фонтейнес.
– Нравы с тех пор изменились...
– Нравы нисколько не изменились! Разве статуя Бруно - этого великого из великих - поставлена под куполом собора святого Петра в Риме? Что же вы молчите? Разве инквизиция осудила сама себя? Нет, сэр, никогда - слышите вы?
– никогда не поставят Джордано в соборе! И эти проклятые варвары еще смеют осуждать московитов, смеяться над ними и хулить то дурное, что видят здесь, так, как будто они сами ангелы, слетевшие с небес. Слушайте меня внимательно, сэр: когда я в молодые годы бывал в епископстве Вампергском, там за пять лет сожгли шестьсот ведьм, и среди них было сожжено двадцать три девочки, самой старшей из которых еще не исполнилось десяти лет. В княжестве Рейс за два года сожгли более тысячи волшебниц. По всему вашему цивилизованному миру каждый день пылают костры инквизиции...
– Я лютеранин!
– негромко произнес Дес-Фонтейнес.
– Поверьте, генерал, что деяния инквизиции мне не менее отвратительны, нежели вам...
– Про лютеран и кальвинистов мне тоже кое-что известно, - со злою усмешкою ответил Гордон.
– Запоминать образцы человеческой жестокости, глупости и тупоумия - достойное занятие. Так вот ваш Лютер изволил назвать Аристотеля князем тьмы, злым сикофантом, козлом и дьяволом. А ваш Кальвин в Женеве сжег живым Сервета, который кое в чем, только кое в чем с ним не согласился. И, дьявол вас возьми, речь идет не о религиозных толках, а о вашей Европе. Так вот в этой Европе у меня есть знакомый, который отговаривал меня ехать в Московию, он и поныне судья ведьм в Фульде, его зовут Балтазар Фосс, он хвалился перед своими гостями, что за семнадцать лет сжег девятьсот ведьм. Девятьсот, сэр. А всего в вашем прекрасном цивилизованном мире - этим хвастаются сами инквизиторы - сожжено сто тысяч ведьм. Сто тысяч ни в чем не повинных жизней, среди которых девочки, старухи или красавицы. За что их сожгли?
– Заблуждения народов...
– А, заблуждения?
– крикнул Гордон, спуская с постели ноги.
– Девочке дают в руки кусок раскаленного железа, и если она его не может удержать, значит она ведьма? А если может - ведьма вдвойне. Красавицу бросают в реку, если она тонет - она ведьма, если не тонет - непременно ведьма! Заблуждение народов? Проклятый сумасшедший, отвратительный мир, преступники, непроглядная тьма...
– Вы в крайности, генерал!
– решительно сказал Дес-Фонтейнес.
– У вас, несомненно, разовьется воспаление во всех жилах и осядут соли, если вы не будете следить за своим здоровьем...
Гордон усмехнулся одним ртом.
– Соли, жилы, воспаление, - сказал он.
– Неужели вы думаете, что я так глуп? Убирайтесь и велите подать мне чашку крепкого кофе!
Лекарь поклонился и вышел. Гордон стал одеваться, но вдруг задумался и, отыскав взором распятие, опустился на колени. Он молился о ниспослании спокойствия тяжко живущим людям, о ниспослании мира на свою грешную душу, о ниспослании разума тем, кто теряет его в суете сует. Его изрытое глубокими морщинами лицо старого солдата было сурово и строго, но в выцветших глазах дрожали слезы.
– Господи сладчайший, - шептал он, требовательно глядя на маленькое распятие, - господи всеблагий! Ужели не услышишь ты меня? Услышь, господи! Помоги и посоветуй, внуши и научи, ибо не знаю я, как дожить остатние мои дни...
Когда Анабелла принесла ему чашку дымящегося кофе, он застегивал пряжки на своих башмаках.
– Тебе бы стоило еще полежать, отец!
– сказала Анабелла.
– Для чего?
– спросил Гордон отрывисто.
– Для того, чтобы дольше прожить? А для чего жить?