– Свят, свят, свят...

Сидели под навесиком тесовым у горницы Крыкова втроем - кормщик, Крыков да Митенька, перебрасывались словами негромко, слушали дождь, глядели на небо. Крыков спросил:

– Где карбас-то потопил, кормщик?

– На Песью луду кинуло, да то уж и не карбас был - древеса рваные...

– Долго бедовали?

– Помучились...

Он усмехнулся, рассказал, что когда тонуть начали, весельщик Семиков вспомнил пословицу, как пойманная лисица сказывала: "хоть-де и рано, а знать - ночевать"...

Крыков покачал головою, - ну, народ, и когда он только горюет!..

Кормщик перебил, лукаво косясь на Митеньку:

– Митрий теперь заскучал, одежонки жалеет, потопла в море. Все как надо имели - саван с куколем, рубаха смертная до пят, венец на голову...

– Дядечка!
– испуганно вскинулся Митенька.
– Грех вам срамословить!

Кормщик засмеялся, шутливо оттолкнул от себя Митеньку.

– Дядечка, дядечка, задолбил свое. Никакое оно не срамословие. Спрашиваю - как теперь помирать будем, когда ни савана, ни куколя, ни рубахи смертной, ни лестовки, а?

Крыков тоже засмеялся.

– Справим!
– сказал Митенька.
– Вот взойдем в силу и еще справим.

– Это на второй-то раз? Уж пропить, и то не столь грешно. Где это слыхано - дважды смертную одежонку справлять? То, Митрий, грех, да и превеликий!

Митенька не выдержал, тоненько засмеялся.

Молния близко пронеслась по небу и скользнула вниз, прямо в немецкий Гостиный двор. Там ударила. Тотчас в сумерках узким языком взвился огонь. Скоро ударили в било, пожар разгорался. Мимо таможенного дома проскакали рейтары с притороченными к седлам деревянными ведрами, с баграми, с крючьями в руках.

– Когда свои горят - сразу едут, - сказал Крыков, - а давеча вот на речке, на Курье, избы занялись - ни один пес не поехал спасать. Воинство!

Рябов поднялся, обдернул на себе кафтан, подтянул голенища бахил.

– Али собрался куда?
– вдруг упавшим голосом спросил поручик.

– Похожу малым делом, Афанасий Петрович! Ночь не светлая, рейтары на пожарище.

Крыков поднялся тоже.

– Один пойду!
– молвил Рябов.
– Кости заболели, покуда лежал связанным. И ты со мной не ходи, Митрий, отоспись...

Поручик проводил Рябова до частокола, велел часовому впустить, когда бы ни пришел. Потом сказал Рябову, как бы невзначай:

– Смотри, кормщик, как бы чего Антип не учинил... Пакостный мужичонка, злокозненный.

Рябов молчал; в сумерках, под медленным дождем, лицо его казалось печальным.

– Я ему больно по душе пришелся, - продолжал Крыков, - разбогател он, трескоед, полна киса золота, теперь я гож стал: как-никак поручик. А ты кто? Кто ты есть, чтобы на Антиповой Таисье жениться? Одна она у него...

Кормщик вздохнул, утер мокрое от дождя лицо ладонью. Дождь пошел чаще, с переборами, часовой солдат юркнул в будку. Пламя в Гостином разгоралось все сильнее. Теперь отблески его играли на грустном, обветренном лице поручика.

– На Иоанна Богослова ты об чем с ней говорил?
– спросил поручик.

– Все о том же...

– Без благословения покрутитесь?

Рябов не ответил.

– Ин ладно!
– словно через силу молвил Крыков.
– Бешеному мужику и море за лужу, делай как знаешь.

Он повернулся и, широко шагая под дождем, скрылся за частоколом.

– Афанасий Петрович!
– окликнул Рябов.

Но поручик не ответил, и кормщик, выбирая переулочки потемнее, пошел к своей избе, строенной еще дедом. Зачем пошел - сам не знал, просто понесли ноги попрощаться перед неизвестным будущим, поздороваться после того, как от смерти вынулся, а может, и перстень взять, что лежал в потаенном месте, в подклети...

5. ПОТОНУЛ ТОПОР

В давнее лето дождливым субботним вечером от нечего делать кормщик Рябов заглянул в слободу на Мхи, искал, где бы повеселее, пошумнее погулять...

У высокого глухого тына, за которым лаяли цепные псы, возле крепких резных ворот, стояла, словно бы не замечая дождя и ветра, незнакомая девица. Волосы ее были неприбраны, тонкие руки сложены на высокой груди, взгляд задумчив и строг.

Кормщик заговорил с нею, как заговаривают двиняне с женками, спросил сиповато, неуверенно:

– Здорово ли ваше здоровье на все четыре ветра?

Она метнула на него взгляд, исполненный пренебрежения, не ответила ни единым словом; покачиваясь тонким станом, ушла в усадьбу; было слышно, как со скрипом въехал в пазы деревянный засов калитки. Псы долго еще лаяли, чуя чужого человека - кормщик ушел не сразу. И с того мгновения образ ее преследовал Рябова неотступно и на берегу, и в море, и на промыслах, и в чаду кружала; и даже в церкви, когда пробовал он молиться, виделись ему спутанные, мокрые от дождя волосы, точно бы летящий взор, тонкие в запястьях руки, колеблющийся стан.