– Ведаю, государь.

– Туда, как ты еще немощен, были посланы не глупого ума мужики - Ипат Муханов да Михайло Щепотев, а в помощь им работный народ с Соловков, от Сумского острова да от Кемского городка, с Выгозерского погоста, да еще онежские, белозерские, каргопольские, - все с лошадьми. Подвод более двух тысяч. Там со всей тайностью рубят просеку, наводят гати, мосты. Велено ни единого трудника не отпускать, покуда войско наше баталию не довершит. Гляди далее, как пойдем: вот через болото на Пул-озеро... Не позабыл беседу нашу давнюю на Москве?

– Нет, государь, не позабыл.

– То-то! Нынче наступило время делать!

Петр провел прямую линию и перечеркнул ее.

– Вот сие озеро: оно в стороне останется, вправо. Отсюдова к Вожмосальме. Здесь фрегаты наши спустим, и водою по Выг-озеру к реке Выгу и на деревню Талейкину. Речки тут - Мурома, Мягкозерская. Далее болотами и лесами - на Повенец...

– И вновь - Нотебург!
– произнес Иевлев.

– Нотебург!
– повторил Петр.
– Издавна сие задумано, и быть нам иначе нельзя, Сильвестр. Должно на славную викторию уповать: Нотебург-Орешек Балтика! Море Балтийское...

Он остро взглянул в глаза Иевлеву, сказал с угрозой:

– Ни едина душа знать о сем промысле не должна, яко о дне смерти своей. Кроме кумпании нашей, никто о сем не ведает. Понял ли?

– А капитаны, великий шхипер, что с тобою прибыли, - Памбург да Варлан?

Петр долго вглядывался в Сильвестра Петровича, - было видно, как вскипает в нем раздражение. Потом, сдержавшись, ответил:

– Памбург да Варлан - капитаны к службе усердные и долг свой воинский не позабудут.

Встал, велел сухо:

– Пойдем, прохладно делается...

Он пошел вперед не оглядываясь, раздраженно вздергивая плечом. Возле калитки обернулся, спросил у отставшего Иевлева:

– Памбург да Варлан! И они тебе плохи? На Апраксина да на тебя не угодишь. Отмалчиваетесь, а делаете по-своему. Я-то помню, как за Крыкова горою встали, что-де иноземцы его утесняют, а Крыков - мужик не прост, Прозоровский не все врет, есть за ним и правда.

Словно предчувствуя несогласие, Петр шагнул к Иевлеву навстречу, щетиня усы, негромко, но с глухим, непреоборимым гневом в голосе произнес:

– Для ради того, что героем погиб в честном бою со шведом Крыков твой, не велел я шпагу его убрать из церкви. Давеча смотрел я опросные листы - с кем он водился: беглые от Азова, расстриги - старца Дия дружки, мятежное семя, стрельцы - сучьи дети, коим плаха уготована, ярыги, что по-над Волгою зипуна достают...

Иевлев стоял неподвижно, не отвечая, опустив голову, опираясь на костыль.

– Словно об стену горохом!
– сказал Петр.
– Что молчишь? Что думаешь?

И уже без гнева, но с недоброй насмешкой в голосе, посулил:

– Сдружись ты поближе с сим Крыковым, худо бы, Иевлев, с тобою кончилось. Вон Толстому - жизнь не в жизнь. Умен мужик, а я-то помню. Все помню. Служит ныне верно, да ведь я не забывчив. Ну? Что помалкиваешь?

– Крыков покойный доблестную смерть принял!
– смело глядя в выпуклые глаза царя, ответил Сильвестр Петрович.
– Я ему не судья, государь, как не судья и тем, которые шведов побили на Марковом острове. Более ничего не знаю, на том прости...

– Бог простит!
– с угрюмой усмешкой, отворачиваясь от Иевлева, молвил царь.
– Идем, не рано, я чай!

На валу цитадели их обоих ждал инженер Резен - показывать стрельбу из новых пушек.

– Начинай!
– велел Петр.

Пушки палили исправно, ядра с визгом летели над широкой, полноводной Двиной, пушкари в новых кафтанах, быстрые, ловкие, работали споро и весело. Царь остался доволен стрельбой, похвалил Резена, велел новые пушки нынче же спехом ставить на корабль "Святые Апостолы". Резен не понял, для чего; Петр объяснять не стал; широко шагая, пошел к пленному шведскому фрегату, названному теперь "Фортуна". На корме и на мачтах нового судна развевались белые с синим андреевские флаги. Матросы вздернули на грот-мачту государев штандарт - флаг с двуглавым орлом, у которого в клювах виды двух морей: Белого и Каспийского, в правой лапе - вид Азовского моря, левая лапа свободна.

– Вспомни нонешний разговор!
– сказал царь Иевлеву, кивнув на штандарт.

Иевлев вгляделся, понял. Царь все смотрел на штандарт.

– Льстим себя счастливой мыслью, что аллегория сия вскорости будет видоизменена.

Петр поднялся на ют, где у штурвала на ветру прохаживался Рябов, весело крикнул издали:

– Здорово, кормщик!

– Здравствуй, государь!
– спокойно и приветливо ответил Рябов.

– Отваливай!
– велел царь.

Матросы отпустили канаты, засвистела боцманская дудка, запел сигнальный рожок. Рябов переложил штурвал. Марсовые побежали по вантам ставить паруса. Петр, сложив руки на груди, строгими глазами смотрел на два иноземных негоциантских судна, быстро бегущих к Архангельску. Потом, проводив их взглядом, пощипывая жесткий ус, велел Иевлеву: