Каждый год был полон событий и новых открытий. Обе мои бабушки были абсолютно не похожи друг на друга, но каждая из них главенствовала в своём семействе. А вот дедушки – и там, и там – играли роли второго плана. Они были всегда рядом с главным героем – бабушкой, но нисколько не меняли ход действия событий. Их мнения никто не учитывал, хотя они и пытались где-то наладить атмосферу взаимоотношений в семье.

Мы росли. Менялось время, менялось и отношение ко мне. Я стала нужна обеим бабушкам. У них наступала старость, а значит, и одиночество. Только сейчас я остро понимаю, как они меня ждали. Они нуждались в любви, во внимании, в присутствии близкого человека. Независимо от того, что в моём детстве я так мало получила от них этого внимания, любви, заботы. И только мои родители сумели, несмотря ни на что, посеять в моей душе уважение и любовь к обеим, упрямо таская нас через всю страну то к одной, то к другой бабушке… Чего только не происходило в эти годы. И я копаюсь в дебрях своего сознания, пытаясь вытащить наружу подробности того времени, тех событий, которые, так или иначе, формировали мою будущую жизнь, мой характер, моё восприятие окружающего.

Меня не отпускает прошлое. Мне хочется понять, почему мои родители выбрали такой путь Абсолютно кочевой образ жизни. А мне так хотелось, чтобы у нас был дом, чтобы у меня была своя комната, шкаф с платьями и своим постельным бельём, как у одноклассниц, – но… увы!

Письмо 22. Про переселенцев

Это грустный рассказ, полный трагедий и потерь. Я с детства знала о переселении своих амурских родственников с Украины на Дальний Восток. Приходилось долго уговаривать бабушку Елизавету рассказать что-то о себе.

– Отвьяжися, николы мэни! Ось прыстала, як смола до пьят, не отшкрабаешь! Робиты ничого тоби? Тильки байки слухаты горазда! Що прыстала?

Но поддавалась уговорам. Доставала из сундука чистый белый платок, не спеша надевала его на голову, садилась на лавку, натруженные больные руки клала на стол ладонями вниз, спиной прижималась к белой стене. Закрывала глаза. И становилась бабушка похожей на статую. Замирала на несколько коротких минут. Морщины на её лице становились глубже, уголки губ опускались. Было такое впечатление, что она мысленно вызволяет из недр своей памяти ту информацию, которую я запросила. Затем оживала, открывала глаза, причмокивала губами, как бы набираясь сил для тяжёлых воспоминаний. Над головой тикают часы, напоминая о том, что время безвозвратно уносит назад все события, а бабушкин рассказ о своём детстве и молодости уплывает в прошлое всё дальше и дальше, унося каждое слово в далёкую неизвестность, где происходили эти события.

 Бабушка, тщательно перебирая, как мелкий бисер, воспоминания, складывая мозаику из множества фрагментов в одну картинку, смешивая русские и украинские слова, не спеша, не замечая своих слёз, лишь иногда смахивая их кончиком чистого платка, рассказывает о том, как жили на западе, страдали от голода, потому что кроме яблок в этот год ничего не уродилось. О том, как родители двинулись на восток, о страшных трудностях в этом долгом пути. О том, как за длинную многомесячную дорогу потеряла всех своих сестёр.

Первая сестричка, совсем малышка, выпала из окна поезда, когда состав медленно двигался мимо озера Байкал. Железнодорожные пути проходили так близко к урезу воды, что казалось – поезд плывёт вдоль берега. Ребёнок радовался, протягивал к воде ручонки. Не досмотрели за дитём, не успели поймать малышку. Поезд шёл дальше, а девочка так и осталась там, в холодной байкальской воде. И никто не смог помочь бедным родителям. Никто! Кричи не кричи, хоть все волосы вырви на голове – поезд движется без остановки, вагоны заперты снаружи. Словно скот везли. На станциях открывали, давая возможность кипятку набрать да в туалет сбегать. Рассказывала и о том, как убивалась в слезах её мать, но больше всех страдал отец – мой прадед Тарас. Я уже была наслышана о нём: моя мама, её братья и сёстры любили своего деда Тараса больше, чем бабушку.

Вторая сестра, подросток, упала с плота во время сплава по Амуру к месту распределения переселенцев. Присела с ведром, чтобы набрать воды. Ведро перетянуло девчушку, утащило за собой вниз. Так и унесло её течением. Течение быстрое, вода тёмная. Горе, такое горе! Бабушка замолкает. Глаза прикрыла, лицо осунулось, потемнело. Я молчу, прижавшись к ней.

Третья сестричка сгорела.

– Дуже красивою дивчинкою була, рукодильница, умелица! У бабушки появляется улыбка, глаза оживают! Она смеётся, вспоминая сестру. И продолжает свои горькие воспоминания.

Эта сестра любила плести из берёзовой коры разные поделки: браслеты, серёжки, бусы. И вот, уже прибыв на место, вечером пекли картошку в костре. Девочка доставала картофелину палочкой, берестяной браслет на руке её и вспыхнул. Девчонка испугалась, подскочила, с визгом побежала опрометью в лес, а пока стремительно неслась, пламя охватило её всю. Так и не спасли сестру. Гнались за ней – и догнали, когда она на землю упала. Но было уже поздно.

И помнит бабушка это пламя, уносящееся в глубину леса, помнит крики, погоню и онемевшие от страха ноги. Потому что даже привстать не смогла, чтобы бежать за сестрой…

Остался брат. С братом Сидором так и прожили всю жизнь бок о бок.

У бабушки Елизаветы и деда Марка было четырнадцать детей. Пятерых не стало маленькими, а из девяти выживших почти все дожили до глубокой старости.

Я слушаю, прижавшись к бабушке, и вижу картину как наяву: и поезд, и бурную реку, и лес, в котором сгинула её младшая сестра. Мы сидим в тишине ещё некоторое время, а часики на стене тикают и тикают, размеренно унося каждое слово и вздох в даль – в ту далёкую и непонятную даль, в которой осталось столько неизвестного и непонятного мне.