— Да что ты, дружище! — хлопнул его Синдри. — Будет у тебя свой одаль!

— «А если ногу оторвет, в собесе деревянную дадут, попугая матерщинника и черную метку», — сам себе под нос я процитировал знаменитый фильм [6] .

— Что? — наморщил лоб Синдри, в попытке переварить услышанную фразу, — Асгейр, заговариваешься?

— Да струсил ваш приятель, — влез в разговор, сидящий неподалеку Ролло, — смотрите, какой бледный сидит! Услышал, что завтра в море, и обоссался!

Здоровый лоб кажется уже прилично приложился пиву и с трудом фокусировал взгляд. Когда успел?

— Дурачок ты, — негромко обронил я. Меня охватила странная апатия и обострять было просто лень, — не тебе меня в трусости обвинять.

Негромко. Но тот услышал.

— Что ты сказал? — глаза Ролло тут же налились кровью. — Кто дурачок? Ну-ка доставай свое оружие, посмотрим, какого цвета твоя кровь!

— Э! Ну-ка тихо там! — над столом прокатился рев Фритьефа. Как он заметил? Не знаю, может опыт? — Не заставляйте меня к вам подходить.

— Все-все-все, старший, — заплетающимся языком выговорил Ролло, потом хмуро посмотрел на меня. — А с тобой я еще не закончил.

Мои пацаны напряглись, переглянулись. Я отмахнулся, дескать — проспится и не вспомнит.

— Асгейр, ты какой-то сегодня задумчивый. Подлить еще? — Орм приподнял в руке здоровенный глиняный кувшин.

Я молча подвинул кружку. Да и пофиг, пить так пить! Кстати, пиво в доме у отца Синдри было куда лучше, чем поил нас Сигмунд. С «вечеринки» мы ушли, и наверно вовремя. Проснувшийся Ролло опять отличился — зацепил сидящих за соседними столами мужиков, типа: «Вы крестьянское быдло, а я походник!»… Походник, блин! Кажись он тоже из крестьянской семьи, родители даже не одальбонды.

— Скажи, а зачем идешь в море ты? — глазки у главы семейства уже изрядно блестели.

Хм… Рассказать ему что ль истинную причину? Я невесело усмехнулся своим мыслям. Было бы наверно забавно.

— Как ради чего? Ради славы! Ведь только так я смогу попасть за пиршественный стол эйнхериев!

— Ты прям как мой Синдри! — заметил Орм. — Тот тоже не рожден для жизни на берегу, с детства грезит походами да битвами.

Сам Синдри давно уже нас покинул. Отец освободил ему комнату на сегодняшнюю ночь, и шустрик с женой, судя по звукам, сейчас вовсю эксплуатировали отцовскую кровать.

— Но ведь и ты когда-то ходил в походы? — я отпил из кружки.

— Ходил… — протянул пожилой орк. — Только знаешь… так никогда и не смог начать думать также, как вы. Видимо поэтому, когда в один год погибли два моих сына, я оставил ту жизнь, и занялся тем же, чем и мой отец. Зато, — улыбнулся немолодой орк, — я каждый вечер, вернувшись домой мог видеть глаза жены.

Жены… Перед глазами всплыл образ Гретты. Когда я уходил, беременность было видно, как говорится, невооруженным взглядом.

— Жена и дети, вот для чего живу я… Жил, — поправился Орм, — пока Герда не умерла. Теперь живу ради детей и внуков. Слава, добыча, валькирии в конце жизни это конечно хорошо, но знаешь Асгейр, как по мне, нет ничего лучше, чем ужин, которым тебя встречает жена, когда ты после тяжелого дня в море возвращаешься домой.

Когда мы… вернулись… не все, Гретта две ночи подряд меня от себя не отпускала. Просто неистовая какая-то была, один раз даже Келда на утро со смешком заметила, что мы добрым оркам спать мешаем. Потом… чем ближе к отъезду, тем холоднее становилась. А перед самым отъездом…

Вернувшийся на пастбище, Фроди как-то раз разыскал ожерелье, которое сам же и сделал из выловленных мной ракушек. Видимо во время шмона, что устроили в землянке Ларс с подельничком, оно завалилось в щель, где старый пастух его со временем обнаружил. В следующий свой приход в усадьбу Гунара я попытался вручить его девушке. И она отказалась!

— Спасибо Асгейр, но я не возьму.

— Почему? — помню у меня тогда глаза чуть на лоб не вылезли.

Но Гретта тогда лишь плечиком повела, развернулась и ушла. А еще через три дня мы с Хельми ушли. Гретта даже не вышла меня проводить.

— Скажи, Асгейр, о чем ты думаешь весь вечер?

— Да, ерунда, — отмахнулся я, — так, думаю все ли я к завтрашнему выходу приготовил. Давай-ка Орм, еще выпьем!

Вечеринка «у Сигмунда» была в самом разгаре. Парням, хоть с трудом, но всё ж удалось поднять мне настроение. Тут еще Ролло наконец «дошел до кондиции», уронил голову на стол и захрапел. Пили, закусывали, со всех сторон сыпались истории: «а вот я однажды…», «это что, мне отец/брат/знакомый рассказывали…». Посиделки вошли в ту фазу, когда сидящим за столом хватало общения и в узких кружках сидящих бок о бок. Те, кто набрался больше остальных, постепенно стихали, некоторые застывали статуями, уставившись в пустоту или в кружку.