— А я хотел в губы, — серьезно отвечает он, не отпуская мою ладонь, — сразу. С первой встречи.

— Правда? — у меня почему-то не получается голосом, только шепот еле слышный. То, что он мне сейчас сказал… Почему раньше не говорил? Почему?

— Да, — Зубов опять целует ладонь, все там же, и у меня опять мурашки! Еще сильнее первых! И ноги сжимаются непроизвольно! Обалдеть — реакция! — Хотел. А ты смотрела на меня, маленькая такая… Чистая… Не понимала… — каждую короткую фразу он сопровождает этими своими дьявольскими поцелуями в мое только что отрытое эрогенное место, и меня словно током дергает. И кайфом. Таким, что глаза закатываются, — смотрела на меня… А я с ума сходил… Дурак…

— Дурак… — эхом соглашаюсь с его определением себя, и руку не отнимаю. Пусть целует. Так приятно. До дрожи и сладкой боли в низу живота. До судорожно поджимающихся пальцев на ногах… Пусть продолжит. Я прямо так кончу.

— Дурак… — Зубов оказывается еще ближе, но не делает попыток подавить, как в прошлые разы, не собирается меня грубо заваливать на столешницу, хотя, видит Бог, я чего-то такого ждала. И, может, хотела? Нет, он просто продолжает меня целовать, трется щетиной о запястье с внутренней стороны, и это так волнующе! Там тоже, что ли, эрогенная зона у меня? Куча открытий сегодня… — Ты — мой соблазн в чистом виде, Клубничка. Я тогда не мог ни черта сделать против тебя.

Он кладет мою ладонь себе на щеку, прижимает своими грубыми пальцами, жмурится от удовольствия, но взгляд его серьезен.

— И сейчас не могу, — договаривает он еле слышно.

И это для меня звучит откровеннее и сильнее, чем те объяснения в любви, серьезные и шуточные, которые я получала за все эти годы. Без него.

Признание в своей полной, всепоглощающей слабости от такого сильного мужчины… Это круче, чем признание в любви. Это — интимнее.

Я глажу колючую щеку, машинально скорее, чем обдуманно, затем пальцы скользят на затылок, царапают короткий ежик волос. Это приятно и хочется сделать так еще.

Я делаю. Зачем себе отказывать? Сегодня же Восьмое марта…

— Клубничка… — шепчет Зубов, и в этом шепоте нет того напора и зверства, что раньше. Просто… Потерянность. Покорность.

Это так забавно. Большой, сильный зверь, покорный моим рукам. Он склоняется передо мной, ложится, обвивая ноги гибким хвостом… Позволяя трогать себя, делать с собой все, что мне захочется. Доверчиво подставляя голову под мои пальцы.

Это так забавно.

Это так возбуждает…

Я сама не понимаю, в какой момент вторая рука присоединяется к исследовательской деятельности первой.

Я его глажу, трогаю, царапаю, упиваясь ощущениями коротких волос под пальцами, жара кожи, насыщенного аромата мужского парфюма, чистого тела… И еще чего-то. Того, что у меня всегда на подсознании будет ассоциироваться с ним. С моим первым мужчиной. То, от чего непроизвольно выделяется слюна.

Мне хочется попробовать на вкус его кожу. Вон там, возле уха. И я тяну, силой тяну своего послушного зверя ближе, сажусь удобней, обхватывая его разведенными ногами.

Он не сопротивляется и не торопится отвечать. Просто шумно дышит, упирает массивные ручищи по обе стороны от меня в столешницу.

А я, наконец-то, добираюсь до цели.

И мягко прихватываю сначала губами, а затем и зубами вкусный, невероятно привлекательный для меня сейчас участок кожи возле уха.

Зверь мой крупно вздрагивает, дышит все тяжелее, ладони на столе сжимаются в кулаки. Здоровенные такие. С побелевшей кожей на костяшках.

Я это все отмечаю. Я же исследователь, упоминала уже об этом? Вот и исследую реакции. Его.

И свои.

— Не можешь? — добавляю градуса, шепчу в ухо, подпуская в голос хрипловатых чувственных нот. Или они сами? Без моего участия?

— Не могу, Клубничка… — тут же выдыхает он, коротко прижимается к моему плечу горячим лбом. Такой послушный… А я хочу узнать границы своей воли. И границы его терпения. Вот такой исследовательский у меня интерес.

— Не могу больше, — добавляет тихо Зубов, а через мгновение я понимаю две очевидных в своей простоте вещи: его губы на моей коже заставляют дрожать даже сильнее, чем его поцелуи до этого. И второе — границы исследованы. Полностью.

Зубов опускает меня на столешницу, опираясь на локти, замуровывая своим мощным телом в клетку, и жадно целует шею, беззащитное горло, оголенное плечо, лижет, прикусывает, как зверь свою самку, с предупреждающим ласковым рычанием, показывая, что будет нежен. И приказывая подчиниться.

И…

Черт с ним. С исследованием. Потом, как-нибудь.

У меня в крови гуляет шампанское и коньяк, чуть-чуть, как раз в той дозе, что расслабляет и позволяет отпустить себя.

И я отпускаю.

В конце концов… Ну я же не железная. Я до сих пор по ночам иногда просыпаюсь от фантомных ощущений его горячих рук на своей коже, от хриплого шепота: «Клубничка моя…».

Он — мой первый мужчина. Мой, так уж сложилось, единственный мужчина.

Моя первая и, тоже так уж сложилось, единственная любовь.