Все напряжение этих суток, перелет, жалость к дочке, то, как дико и безбожно я по ней, оказывается, скучала, все это вылилось тяжелыми слезами. Истерикой.

Я рыдала, некрасиво развесив губы и закрыв лицо руками.

И очень хорошо, что меня никто не видел в это время. Отлично просто.

Потому что через пять минут меня отпустило так же неожиданно, как и накрыло.

Я вытерла мокрое лицо влажными салфетками, избегая разглядывать себя в зеркале, достала телефон, про который все это время вспоминала исключительно эпизодически, посмотрела количество непринятых от Зубова, с досадой сунула телефон обратно в сумку.

Мне было категорически не до него.

Все, что произошло за эти сутки, как-то настроило на другой лад, можно сказать, отгородило меня от моего любовника. Горячего, безусловно, подарка для любой женщины… Но и только.

Неожиданно в голову пришла мысль, что я могла бы попросить помощи у него.

Зубов же хотел увидеть дочь, а тут такой случай, ага…

Самой смешно стало от этой мысли.

И настолько как-то все то, что между нами происходило, было далеким от моей реальности, в которой, как выяснилось, было место только Соньке. И никому больше.

Если до этого я еще задумывалась над тем, чтоб уступить Зубову и, при повторном предложении о знакомстве… Может быть…

То сейчас все встало на свои места.

Мозг, как всегда, в критической ситуации, сам за меня все решил.

Мы с дочкой на одной стороне, в одной реальности… А мы с Зубовым… Да нет никаких «нас». Это грустно, конечно, но это данность.

Естественно, я объяснюсь с Зубовым, и обязательно. Но не сейчас. Не сегодня. И даже не завтра. Чуть-чуть выдохну, приду в себя… И расставлю все точки над i. Поиграла — и хватит. Я теперь не могу вести себя, словно на курорте завела необременительный романчик.

Я теперь не одна тут.

Конечно, учитывая его тяжелый характер и такую же пробивную мощь, которую моя Машка называла не иначе, как деревянным лбом, это будет непросто.

Но я справлюсь.

В конце концов, война план покажет, так?

Настроив себя таким позитивным образом, я просидела на лавочке остаток отведенного для пребывания Соньки в саду времени и побежала к воротам сада, едва увидев, как распахнулась дверь, выпуская воспитательницу и ворох мелких, похожих на разноцветные веселые бусинки, ребятишек.

Моя звезда была довольной и радостной.

Вот только прижималась ко мне неожиданно сильно.

— Мама… Я скучала…

Сонька тяжко вздыхает, но потом отпускает меня, смотрит пристально:

— Я пойду еще погуляю?

— Конечно, моя хорошая, — я торопливо надеваю на маленькие ладошки перчатки, и дочь убегает играть с другими ребятишками.

А я подхожу к воспитателю.

— Все прекрасно, — уверяет она, — Соня — очень общительная, заводила. Она не выглядит ребенком, не бывавшем в детском саду, очень свободно себя ведет, не зажимается.

Поясняю, что Соня привыкла находиться без меня, под присмотром родственников.

— Ну тогда завтра приводите с самого утра. Посмотрим. Если будет плакать во время сна, то позвоню вам. Предупредите начальство, что, возможно, завтра вы поработаете неполный рабочий день.

— Хорошо.

Дожидаюсь, пока Соня наиграется, забираю ее домой. Пока едем, немного напрягаюсь, опасаясь найти под подъездом Зубова. Он так настойчиво названивал, запросто может там оказаться… Но убегать я, естественно, не собираюсь.

Как будет, так и будет.

Как себя вести, как представлять Соне незнакомого дядьку, если придется это делать, не думаю. Посмотрим, как себя сам дядька поведет.

Но делать ничего не приходится. Зубова под дверью не оказывается, и в течение вечера он тоже не звонит и не приезжает.

Это хорошо?

Наверняка.

Конечно, внутри у меня что-то такое скребет, грызет… Но, оптимально, это самый лучший вариант. Правда, самый лучший.

Вечер мы проводим чудесно. Разговариваем, кушаем, играем в куклу, которую я купила Соне утром.

Затем моемся и ложимся спать вместе.

Обнимая свою дочь, слушая ее мерное спокойное дыхание, я опять начинаю плакать. В этот раз без прежнего надрыва. Тихо и светло.

Как я могла так долго быть вдали от нее?

Как я вообще могла ее так надолго оставлять?

Что я за мать такая, кукушка?

Сонька сопит, сонно чмокает губками, а я с наслаждением вдыхаю ее чистый детский аромат и умираю от удовольствия.

Никто нам не нужен. Никто.

Утром мы быстро собираемся, я отвожу Соню в садик, опять опасаясь возможных слез, но моя девочка ведет себя совершенно спокойно. Она сама раздевается, складывает одежду и ботиночки в тот шкафчик, что накануне показала нам воспитатель, и степенно проходит в группу.