Так вот, чем круче маг, тем больше у него резерв и насыщеннее аура. И именно за счет благотворного влияния ауры на организм сильные маги очень медленно стареют. А архимаги вообще идут отдельным списком. Даже в моём мире архимаг умудряется «собирать» все доступные крохи маны. Соответственно, со временем аура не только замедляет старение, но и способна вылечить практически всё. Именно поэтому я выжил и после удара Ивлева, и после выстрела снайпера. А теперь вот даже ножевую рану долечить не могу.

Почувствовав, что от этих мыслей снова начинаю злиться, я глубоко вдохнул и попытался успокоиться. Как ни странно, получилось сразу. А учитывая мой непростой нрав, с которым не справились даже учителя в Школе, это было просто удивительно. Возможно, это более спокойная натура Маркуса как-то влияет. Если это действительно так, то стоит, наверное, даже порадоваться. Главное, чтобы влияние боярича не распространилось дальше, стирая моё собственное «я».

– Хорошо, спасибо за совет, – кивнул я целительнице. – Я подумаю, как с этим вопросом подойти к Михаилу Васильевичу.

– Да не за что, – как-то неуверенно – или даже настороженно – ответила Доброслава. – В шкафу твои вещи чистые. Девка принесла. Переодевайся и ступай. Но через неделю на осмотр – не забудь!

Я чуть было не спросил: «Что за девка?», но вовремя вспомнил, что здесь принято такое обращение к низшему сословию, вроде прислуги, всевозможных крестьянок и прочих холопок.

Охохохонюшки… Нелегко мне придётся. Одно дело – помнить обо всём чужой памятью, и другое – всеми этими воспоминаниями суметь воспользоваться. Утешало лишь то, что Маркус – иностранец и, по мнению окружающих, от него всего можно ожидать.

Одежда действительно нашлась в шкафу. Светлая косоворотка с вышитым на груди гербом рода Дёминых, узкие штаны из плотной ткани и невысокие сапоги, странной сине-коричневой расцветки. Сапоги и рубаха оказались очень удобными, чего не скажешь про штаны, которые жали везде, где только можно жать. Надо будет что-нибудь более удобное найти. Да и сапоги сменить на менее попугаистые.

Переодевшись, я стянул длинные волосы в хвост и перевязал их специальным кожаным ремешком. И как-то это действие настолько привычным получилось, что меня аж передернуло. А ведь волосы еще мыть постоянно надо и расчёсывать… Вот же! Надо, наверное, все-таки подстричься. Мода модой, а ходить таким патлатым жуть как неохота.

Оказавшись на улице, я осмотрелся. Не в попытке сориентироваться, а стараясь осознать окружающий мир. Осознать и принять, если это, конечно, возможно.

Оказалось – возможно. Никакого неприятия действительности не было. Скорее, наоборот. Поселок Дёмино был очень чистым и симпатичным. Ровные улицы с добротными домиками, много ухоженных деревьев и кустарников, великолепные дороги и потрясающе чистый воздух. А ещё спокойная, умиротворяющая тишина, нарушаемая редким собачьим лаем и звонкими птичьими трелями.

Постояв пару минут, я глубоко, как перед прыжком в воду, вдохнул, и неторопливо направился в сторону нового дома. Но стоило сделать несколько шагов, как снова начала тревожить боль в животе. Не сильно, но очень неприятно. Хорошо, хоть идти было недалеко. Дома, а точнее – особняки старших семей рода Дёминых – располагались минутах в десяти неспешной ходьбы от местной больнички.

Кстати, к старшим семьям здесь относились не только бояре и их родня, но и так называемые боярские дети – младшие дворяне, по местной табели о рангах. Если провести аналогию с западными титулами, то князья приравниваются к герцогам, боярин равен графу, а боярские дети – местный вариант баронов. Хотя и настоящие графы и бароны на Руси присутствовали. В основном, это были эмигранты или беглецы, получившие право жить на земле Великого княжества с сохранением титулов. Не сказать, чтобы их было много, но и диковинкой они не являлись. Причем некоторые западные дворяне, прожив тут долгое время, от титулов своих отказывались и становились всё теми же боярами да детьми боярскими. Так сказать, окончательно русифицировались.

Усадьба ныне покойного боярина Святослава Дёмина, которая в данный момент являлась домом Маркуса, а теперь, соответственно, и моим, меня не поразила и не удивила. Добротный трехэтажный особнячок. Большой, опрятный, но вполне себе обычный. Разве что сад, в котором росло множество фруктовых деревьев, производил впечатление размерами и ухоженностью.

– Ох, барчук! – раздался из дома удивленный возглас, и на крыльцо выскочила плотная женщина лет сорока, одетая в тёмное платье и белоснежный фартук. Она колобком скатилась по ступенькам и, подбежав, принялась меня аккуратно крутить и осматривать со всех сторон, приговаривая: «Живой, Маркушко. Ой, и наволновалась я, как узнала. Ох, и напереживалась. Вкусностей много всяких понаготовила, снести их тебе хотела, да боярин Иван не велел. Сказал: рано пока. А как рано может быть, если кушать всем хочется? Особенно молодым да пораненным. Как ты, дитятко? Здоров?»

– Все нормально, тетя Ирина, – каким-то теплым, несвойственным мне тоном ответил ей я. И почувствовал, что непроизвольно защипало в глазах.

Ирина. Единственный человек, который всегда с искренней теплотой относился к Маркусу. Была она то ли домоправительницей, то ли ключницей, то ли поварихой. Сколько Марк себя помнил, эта женщина постоянно жила в этом доме, занималась домашними делами и просто обожала всех хозяйских детей. А дети, соответственно, обожали ее. И, что самое удивительное, эта почти материнская любовь не обошла стороной и приёмного паренька, который первое время и по-русски толком не говорил.