При мысли о Первых он остро вспомнил то, что видел вчера с кручи. Застывшие вдалеке силуэты, словно окаменевшие языки гигантского костра – странное сравнение пришло на ум, место гнева Эцу. Те, что отнимут его жизнь. При мысли о том, что случится этой ночью, на него будто обрушилось что-то невыносимо тяжелое и душное, и тело жалобно застонало. Живот отчаянно требовал пищи, и, еще больше, воды, ноги, разбитые о камни, ныли, и жгло раскаленным угольком обрезанную мужскую плоть. Он попробовал сглотнуть, но не смог, слишком пересохло горло.

Это было уже чересчур, и Тесугу вдруг ощутил, как тихо, без слез, стонет и всхлипывает.

– Этой ночью тебе откроется тайна Первых, – услышал он голос откуда-то сбоку, – ты – тот, кто выбран жителями нижнего мира. Когда взойдет огонь в небе в следующий раз, ты будешь уже там.

Юноша приподнял голову, и столкнулся глазами со старым Быном. Конечно, кто еще мог отважиться заговорить сейчас с ним. Краем глаза он увидел, как сидевшие у очага мужчины, при звуках голоса старшего, напряглись и замолчали на мгновение, прервав свой разговор. Выпрямившись, Тесугу сел на своей накидке, кривясь от боли (не получилось не задеть рану) и повернулся на голос.

Бын стоял за ним, и выглядел сегодня особенно. Все, конечно, видели, что он нес с собой мешок, сшитый из двух заячьих шкурок, но делали вид, что не замечают. Негоже спрашивать и безопаснее не знать, что скрывают в мешках неспящие. Но теперь уже все могли это увидеть.

Громоздкая повязка вокруг бедер, которая была ему и ночной накидкой, сейчас оказался развернута, и плотно облегала ноги до бедер, сзади спускался волчий хвост. На шее, где ранее висела дуда, появилась вторая перевязь, на которую нанизывались две раковины, отщепы почти прозрачного камня, просверленный львиный зуб и костяные пластинки. В одной руке Бын держал свою костяную палицу, в другой же сжимал свою связку дисков из костей, и Тесугу невольно вперился них, ибо слышал – они были принесены отсюда.

– Это знаки жителей нижнего мира, – проследив за его взглядом, сказал Бын, – и в каждом живет малая часть той силы, что заключены в камне. Ты все увидишь, когда исчезнет тень.

– Когда исчезнет тень? – повторил Тесугу, – но разве… я думал, они явятся ночью, когда…

– Первые явятся ночью, – нетерпеливо перебил его Бын, – но отвести тебя, и других к Обиталищу надо будет, когда исчезнут тени. Вы проведете последнюю часть дня там.

– А сейчас…, – неуверенно спросил Тесугу.

– Жди, – отрезал Бын, в дыру на крыле его носа была вставлена расщепленная птичья кость, из-за чего все его лицо казалось каким-то скошенным. Он повернулся и пошел, покачивая своими сплетенными в узкие косички волосами. А Тесугу остался ждать.

Ожидание тянулось медленно и мучительно. Он лежал, но потом поднимался, и медленно бродил вокруг, стараясь ставить ноги пошире, и так и не прикрывшись накидкой. В голове все смешалось – силуэты Первых на холме, горящие в небе костры, и их собственный, за которым сидели его (бывшие) сородичи, голый Бын с окровавленным ножом в руке. Он давно принял судьбу, высеченную на его лице, потому что у человека нет иного выбора, но не прекращал надеяться, что, по крайней мере, к нему придет ясность. И, став перед тем местом, он поймет, зачем была вся его жизнь, и кому он должен отдать кровь. Но ничего яснее не становилось – лишь набор слов, не складывавшийся воедино. Если Эцу и прочие Древние наверху, в горнем мире, что им до мира людей? И, тем более, до нижнего мира, куда те уходят, покидая тело? Если из нижнего мира приходят другие народы, включая рогатых братьев, дающих свою плоть, то что страшного в том, что воля Эцу открыла туда вход, и зачем его нужно хранить? Слишком много вопросов, от попыток ответить на которые у него начинала болеть голова – вдобавок к подведенному голодной болью животу. Если бы ему позволили хотя бы напиться!

Тени, между тем, неумолимо съеживались, ползли к ногам. Из-за гряды показались люди – четыре человека приближались к их лагерю, и Тесугу обратил внимание на того, кто шел впереди. Мужчина, голый до пояса, но с причудливо выкроенной повязкой ниже, его тело было раскрашено белесыми полосами, образовывавшими странный, завитой узор на животе. Волосы были срезаны на передней части головы почти под корень, открывая бугор огромного шрама. На груди висела длинная костяная дуда. Неспящий, такой же, как Бын. Видно, это и есть люди с плоскогорий. За ним шел странный юноша, нагой, растрепанный, и перемещавшийся дерганой походкой. Отсюда было видно, что он непрерывно что-то бормотал, но слова не доносились до них. За ними шагало еще двое мужчин, выглядевших, как обычные охотники.

Они направились к их очагу, вокруг которого сейчас находилось лишь три человека, и там неспящий вполголоса спросил что-то у Егда, чего Тесугу не расслышал, поглощенный человеком, которого привели с собой незнакомцы.

Между тем, Бын, один из оставшихся у очага, встал, обменялся несколькими словами с неспящим из другого рода, потом снял с груди дуду, поднес к губам, и издал пронзительный свист. Так необычно было услышать это днем, что кожа Тесугу пошла мурашками. Он понял – пришло время.

Поняли это и другие. Сидя на земле, он смотрел, как его сородичи один за другим возвращаются в лагерь, мрачные и сосредоточенные. Бын с каждым из них говорил о чем-то, до юноши долетали лишь отдельные слова, но потом он повернулся и подошел к Тесугу.

– Вставай, принадлежащий нижнему миру, – голос старого Бына сейчас звучал так напряженно, что у Тесугу по спине пробежали мурашки – время пришло. Ты встретишь свою судьбу.

И он поднялся, на дрожащих ногах, не в силах отвести взгляда от горевших священной яростью глаз Бына. Попытался что-то сказать, но понял, что язык его не слушается, и просто молча кивнул.