бежать в полицию, грозить. Скорее, глупо.

Нет, всех он превратить в кота из супа

решил, и, как всегда в подобных случаях,

раздумывал о способах подхода.

Когда не знаешь, поступить как лучше, то

иди туда, где нет, кроме природы,

ни душ, ни глаз, ни языков – болтающих.

От тишины подсказок отвлекающих.

– Помочь? – хрипя, переспросила Лора, –

нет… правило для всех: спасайся сам.

Тебе не кажется, что мне пугаться впору?

И убегать… А, впрочем, слабость – срам.

Я сожалею, что обзавелась свидетелем.

И крик такой – не правило, поверь. Нет-нет. –

Был вечер, и застыл. Утра всё не было.

Смотрели друг на друга двое. Как

остановить другого (или всё ж уйти),

не знали оба. Чтоб наверняка.

Он в ней себя увидел через тело.

Она, за криком вслед, сама взлетела.

– Ну, раз уж мы столкнулись, отчего б

не угостить вам леди сигаретой? –

спросила Лора, хмуря нос и лоб

от напряженья. Мысль была ракетой,

а стала – тощей клячею крестьянина.

Ох, знала б, что случится так, заранее!

– Раз леди курит, отчего бы нет, –

он улыбнулся. В этом нет секрета,

сама такой привычкой много лет

я наслаждаюсь. С возраста Джульетты.

Курильщикам попроще находить

утерянную диалога нить.

Оставлю их обмениваться фразами.

Подробности, как делали рапсоды,

и ни к чему, и некогда рассказывать.

Всё тягостно… Ну, кроме виски с содовой.

Перемотаем дальше. Благо, пульт

в моих руках. Кино для века – культ.

Заброшка кругом шла. Обилье комнат

балконы выводило внутрь, во двор.

Весна цвела. Земля цветы исторгла.

Там, на балконе, был их разговор,

обрушившем ограду. Вниз ногами

сидели на каменьях, как в вигваме.

Не назовёшь "мужчиною и девочкой".

Пованивает возрастом согласия.

Скорее так: сошлись две родственных души

с кипящим от касаний сладострастием.

Болтушкой Лора не была, но тут

разговорилась (да, уму капут):

– Меня любят животные и дети,

что странно, потому что я их – нет.

За приручённых, знаю, мы в ответе…

Вот люди сторонятся. Будто цвет

мой внутренний отпугивает малость.

– Да много ль, – Ян ей, – ты с людьми встречалась?

Они так стали редки, что с огнём,

как Диоген, искать – совсем бессмысленно.

В век плоской эфемерности живём.

Экран мелькает, но за глянцем мысли нет.

Глаза твои пугают, говоришь…

Сама б их видела. Древнее только тишь. –

Смущённо улыбаться не умела

она, и потому лишь ухмыльнулась.

Он, заседая там, почти забыл про дело,

что привело в зал заседанья накануне.

"Глаза" сказал, хоть трудно, с Лорой раз

столкнувшись, белый не увидеть глаз.

Отравленная жизнь сидела рядом.

Но иначе отравлена, чем мать:

та верность променяла на усладу,

а эта всё пыталась понимать

снаружи. Нет, не жизнь. Глазами смерти

таращилась, как на Адольфа – Герти.

Их разговор легко шёл, как по маслу

(отставлю мысли пошлые пока).

Ученики святого Зороастра

его не слушали внимательно так, как

она его. А он с миниатюрой

своей остался заперт во фритюре.

Худая и кривая. Взбит пучок

волос – неряшливый, как у Уайнхаус под кайфом.

В девицах он отнюдь не новичок,

но всё же удивлён: без всяких "ай", "фу"

и прочих восклицаний та считает,

что убивать мужчине подобает.

– Живём отнюдь мы, знаешь, не в идиллии.

Щека вторая – доведеньем до абсурда

зла, мол, "давай, ударь" – низводит силу в ноль.

Как-то смеясь, маньяка я спугнула,

его молила слёзно: ну, убей,

и тот сбежал от психа поскорей.

Но это не относится к сражениям.

Чтоб друг внутри был, нужен внешний враг.