А пока она бродила по тихим потокам книг, ища что-то, что унесет ее дальше из этого времени и событий. Ей нравилось путешествовать. Еще ей нравилось ярко одеваться, но мама то и дело притаскивала в комнату серую вязаную одежду – то рейтузы, в которых она проходит три следующих года в силу отсутствия внятной альтернативы, то свитер с некоторой попыткой узоров, который она также будет вынуждена надевать в школу чуть ли не каждый божий день. Только потом, через много лет она узнает, что все это были свитера из книг. Обложки бракованных изданий пускали на пряжу, из которой плели сетки, а мама схватывала их, распускала, а потом вязала одежду. Так, с ранних лет Габи была одета в книги, сначала буквально, потом тоньше, метафорическим образом.

– –

Мами, мамочка, мамуля. Она могла успевать все: работать, возиться с огородом, вязать рейтузы (этот пункт был печальной страницей истории), убирать и принимать гостей, ведя с ними светские разговоры, но у нее была одна главная отдушина, фаворит дел – мама была во власти бога духовки и сковороды. Каждый выходные она водружала на стол пирожки пяти видов, какие-нибудь запеканки, слойки с разнообразными начинками и прочий изящный специалитет. Дальше задача была в том, чтобы все это съесть, потому что остаться на следующий день оно никак не могло, да и не доесть что-то с тарелки – это очевиднейшим образом потерять силу. Так, запуганная красотами и запахами блюд, Габи запихивала в рты деликатесы в изобилии, надеясь избежать расправы в виде обиды и хмурого маминого лица.

Кажется, в маме умер целый народ шеф-поваров, потому что она умудрялась сотворить из подручных веществ такие изыски, что можно их было нести к королевскому столу. Особенно сильно ей нравилось устроить секретик – сделать что-то многокомпонентное и потом пытать едящих, что там, внутри. Иногда она могла смешать мясо и яблоко, иногда – полить рыбу сахарным желе, но она не отходила от традиционных продуктов, например, не меняла вид муки, доверяя только пшеничной, не предавала любимого сливочного масла, несмотря на все поклепы, которые валились на него отовсюду, и доблестно использовала белый сахар, несмотря на огромное количество возможностей чем-то его заменить.

Мама не любила предметы еды как есть, она любила их в виде многоярусных блюд с непременными соусами и добавками. В итоге к шестидесяти годам родительские медицинские карты напоминали «Одиссею», написанную кремом и пудрой. Они лечили то одно, то другое, но связать это как-то с рационом не приходило им в голову. Еда – это еда, а болезни – это совсем другое. Мама была пиротехником – не в смысле фейерверков, а в смысле пиров, она хотела праздновать каждый день с шиком. А как? С помощью «Муравейника»! Или давайте сегодня устроим день «Птичьего молока»! И вуаля, сделано.

С годами мама все усиливала свое рвение к кулинарии и готовила теперь на целую ораву людей, что-то замораживала, что-то раздавала и все время говорила о недостаточном количестве денег, при этом связать две эти темы – огромного количества еды и скудных средств никто не решался, а для мамы это были просто совершенно разные миры.

Серость и жадность, очень дурной хлеб, архитектурная разруха и отсутствие культурного кода – вот то, что некоторые замечали в этих краях, но для мамы мир состоял из смешных очаровательных поделок еды, добытой (очень удачно!) из купленных по акциям в скверных магазинах продуктов.

Так они и жили. Мама продолжала готовить на семь человек, удовлетворяя свои амбиции в хлебосольности и пирогосладости, а отец внедрял в себя булочки и плюшечки с энергией голодного с Поволжья (тоже мамина метафора), потому что ему нельзя было худеть: на работе могли подумать, что у него рак и тогда пошли бы шептания, а то и увольнение. Даже при отсутствии аппетита он старался вместить в себя побольше маминой еды, чтобы подстраховаться от возможных гонений.

А Габи? Она была очень толстой и очень нелюдимой девочкой в вязаных рейтузах и, лежа в ванной, мечтала отрезать весь этот жир на животе ножницами. Она молилась, чтобы это все куда-то ушло и рисовала вокруг пупка ботиночки, а иногда – когда у нее было дурное настроение – зубы, потому что чувствовала себя тем самым волком, который съел Бабая, Кощея, качающегося бычка, горящую карусель и большой пучок ящериц, которые бегали внутри и смеялись над ней, жаля своими острыми языками.

– –

Весной все вокруг расширялось, распухало, листья вырывались из почек, обочины зацветали, в лесу появлялись поляны подснежников, таких огромных, что они были похожи на птиц. Кажется, они вылетали из земли, выталкивая из пучин небытия кусочки постельного белья, праздник и тоненький, неслышимый ухом, но лишь глазом звон. Похожие на мятые колокольчики, звонкие в своей аутентичности, они как будто желали раззвонить новый мир – вот, смотрите, какая радость, наконец-то тепло и можно попихаться с лучами – кто кого, это же весело.

В теплую сухую погоду члены семьи Габи садились вчетвером (!) на тоненький черный мотоцикл «Минск» и ехали в деревню, напоминая статуи, пригвожденные к сидению строгим наветом папы: ни в коем случае не двигаться в сторону, чтобы чего не вышло. Один раз, когда они уже почти доехали до деревни, папа остановился и повел их в сторону небольшой чащи. «Вот тут будет твой лес», – сказал он Габи восторженно. «Что это значит?» – спросила она. «Мы будем называть этот лес твоим именем». Растерявшись от такого щедрого подарка, по дороге обратно к мотоциклу она не могла выкинуть из головы, что ей подарили настоящий лес. Осталось только придумать, как с ним играть.