– - Браво! Браво! Бис!
– - загоготала публика, принявшая эту сцену за клоунский фарс. Явился антрепренер, опустил занавес, и Людмилу унесли вниз, в уборную, и положили на земляной пол. "Простудилась",-- сказал кто-то. Публика неистовствовала и вызывала ее.

Акт не был кончен. Начали ставить вторую картину, а роль Людмилы отдали какой-то набеленной, дебелой полудеве.

Подняли занавес. Ханов вышел с фельдфебельской саблей в руках и, помахивая ею, начал монолог:

"О поле, поле, кто тебя усеял повсюду мертвыми костями!"

А кости где?--кто-то протяжно, ломая слова, сказал в публике.

Ханов невольно оглянулся. В первом ряду сидели четыре бритые, актерские физиономии, кутаясь в меховые воротники. Он узнал Вязигина и Сумского, актера казенных театров.

Браво, браво, Ханов!--с насмешкой хлопнули они в ладоши. Задняя публика, услыхав аплодисме" ты первых рядов, неистово захлопала и заорала: "Бра|во, bis!"

Баррр-банщика!--проревел какой-то пьяный, покрывший шум толпы бас.

Ханов ничего не слыхал. Он хотел бежать со сцены и уже повернулся, но перед его глазами встал сырой, холодный, с коричневыми, мохнатыми от плесени пятнами по стенам номер, кроватка детей и две белокурые головки.

Ханов энергично повернулся к картонной голове, вращавшей в углу сцены красными глазами, и начал свой монолог:

"Послушай, голова пустая, я еду, еду не свищу, а как наеду -- не спущу и поражу копьем тебя -- я!" --замахиваясь саблей, декламировал он дрожащим го лосом. Это не копье, а полицейская селедка!
– - громко, насмешливым тоном крикнул Вязигин.

Ханов вздрогнул и умоляюще посмотрел на говорившего.

Он увидел торжествующий злобный взгляд и гадкую усмешку на тонких, иезуитских губах Вязигина.

Браво, Ханов, браво!
– - зааплодировал Вязигин, а за ним его сосед и публика

Ханов затрясся весь. "А жена, а дети:"" -- мелькну-него в голове. Затем опять перед глазами его Вязигин гадко улыбался, и Ханов, не помня себя, крикнул:

Подлец!
– - и бросился бежать со сцены.

Публика, опять приняв поступок Ханова за входившего в роль Руслана, аплодировала неистово.

Ханов вбежал в уборную и остановился у входа.

Посредине пола, на голой земле, лежала Людмила, разметав руки. Глаза ее то полузакрывались, то широко открывались и смотрели в одну точку на потолок. Подле нее сидела ее пьяная мать, стояла водка и дымился завернутый в тряпку картофель.

Мать чистила картофелину.

"Я не хочу... не хочу, мама... не надо мне ваших бриллиантов... золота... мы там играть будем... коленкору на фартук... вот хороший венок... мой венок..." -- металась и твердила в бреду Людмила.

Что с ней?
– - спросил у матери Ханов.

Сама виновата... Сама. Говорила я... А теперь картошку ешь!

А, обе пьяные!
– - крикнул Ханов и начал раздеваться. Старуха вскочила со своего места и набросилась на Ханова.

Как вы смеете?.. Я сама актриса... Я Ланская...слыхали?! Вы смеете? Я пьяная, я старая пьяница...А она, моя Катя... Ах, говорила я ей, говорила... Лучшебы было!

И старуха с рыданиями упала на грудь дочери.

Та лежала по-прежнему и бредила.

Слышались слова: венок, букет, Офелия...

Ханов подошел и положил руку на мраморный, античный лоб Людмилы. Голова была как огонь. Жилы на висках бились.

– - Тиф с ней, горячка, а вы -- пьяная!
– - всхлипывала мать.

А сверху доносились звуки военного оркестра, наигрывавшего "Камаринского", и кто-то орал под музыку:

Там кума его калачики пекла.

Баба добрая, здоровая была!..

КОЛЕСОВ

I

Почтовый поезд из Рязани уже подходил к Москве. В одном из вагонов третьего класса сидел молодой человек, немного выше среднего роста, одетый в теплое пальто с бобровым воротником. Рядом с ним лежал небольшой чемоданчик и одеяло. Этот пассажир был Александр Иванович Колесов, служивший в одной из купеческих контор на юге чем-то вроде бухгалтера. Контора разорилась, и Колесов, оставшийся без места, отправился в Москву искать счастия. Деньги, заслуженные им в продолжение пятилетней службы, так и пропали. Продав кой-что лишнее из носильного платья, он отправился. Родственников у него нигде не было. Отец и мать, бедные воронежские мещане, давно умерли, а более никого не было нигде.

Какие мысли роились в голове его!.. Какие планы строил он!..

"Вот,-- думал Колесов,-- приеду в Москву. Устроюсь где-нибудь в конторе, рублей на пятьдесят в месяц. Года два прослужу, дадут больше... Там, бог даст, найду себе по сердцу какую-нибудь небогатую девушку, женюсь на ней, и заживем... И чего не жить! Человек я смирный, работящий, вина в рот не беру... Только бы найти место, и я счастлив... А Москва велика, люди нужны... Я человек знающий, рекомендация от хозяина есть, значит, и думать нечего".