Эх, знала бы больная мать будущее, когда говорила:

– Все что он видел – старался зарисовать. Вот только людей не изображал почему-то…

Но произошло немыслимое – самозваного гения не приняли. Хотя и были отмечены экзаменаторами существенный прогресс в манере рисования и формирования сюжета рисунка. Смех. Это они ему объяснили: – Мы принимаем самых талантливых и способных, а не тех – кто научился немного рисовать.

Так мощный удар состоялся. И главное, как водится: во время и точно в цель – в огромное самолюбие. Он вновь проиграл… И теперь просто волочился от величественно-нарядных и праздничных, до убогих и грязных улиц; жители которых не особо спешили убирать мусор. Так, нокаутированный видел не только лицевую, но и обратную сторону ненавистного ему города. А ведь для большинства Вена по-прежнему считалась чудесной; и более того: домом знаменитого композитора из композиторов, короля вальсов Иоганна Штрауса.

– Штраусу значит “Да”, а мне “Нет”? – В который раз повторял парень.

– Я тоже, хотел жить одним искусством… Как верил, в свое картинное будущее.

Так что это было: проверка маленького человечка дополнительным испытанием, простое, случавшееся с любым – невезение или чей-то, давно запланированный план? Об этом, человечество узнает гораздо позже. К огромному сожалению… А пока, почти черно-пиджачный перегревшийся брюнет продолжал негодовать:

– Ведь ему – профессору вступительной комиссии, даже наряд мой не понравился. Называл “Бездарным”.... Что тогда говорить про картины? – вспоминал недавний разговор несостоявшийся студент:

– Он наверно подумал, что я без фантазии? Ну, раз не понимая черно-белых основ, напялил абсолютно темное? Конечно – этот цвет подчеркивает излишнюю стройность. А великий художник обязан разбираться в образах… Эх, вот если бы я выбрал противоположную – светлую сторону цветовой гаммы; то никакого неестественного вида бы не имел. Со светлым, меня бы точно приняли…. Что же теперь делать??

И поразительно быстро нашелся ответ: Главное: не возвращайся назад – в чертов приют на “Мельдерманнштрассе”.

– Я просто не переживу еще одну ночь в комнате, где ночует триста тел… О, как же я ненавижу этих самодовольных профессоров школы художеств. Ведь они даже не немцы, а немецкие евреи. Но указывают мне на несостоятельность. Значит – они ненавидят нас, – так, за нежеланием признать истину – отсутствие таланта; непринятый в Академию объяснял произошедшее. И эта надуманная причина, начинала ему все больше и больше нравиться. Так что, худющий теперь окончательно решил:

– Я докажу черномазым профессорам, как смертельно они ошиблись. Когда-нибудь, обязательно покажу!

А между тем, заканчивалось первое десятилетие двадцатого века: Европа еще развивалась. И к привычной многолюдности улиц австрийской столицы – немалому количеству пеших и старомодных теперь гужевых повозок; добавлялись врывавшиеся в привычный быт – пока новомодно-одиночные, но зато самодвижущиеся экипажи: грохочуще-дымящие авто. Застыв памятником – пока новорожденное детище технического прогресса разворачивалось на перекрестке двух мостовых, он чуть было не оглох от выстрелов его выхлопной системы.

Как на войне, – подумал парень, отгоняя от себя окутывающее прилипчивое облако; что норовило поселиться в легких. Но откашлявшись, заметил: А оказывается, я стою напротив Михайловского корпуса Императорского дворца Габсбургов “Хофбур”.

– Вот жизнь была… никто не перечил, а только потакали, – представляя себе быт прежних хозяев дворца – беседуя, рядом остановились две девицы в строгой – армейской форме.

– Ничего не запрещалось, а если что: острой гильотиной голову долой, – и обе барышни, показав – как ему увиделось: свои скошенные на сторону лица, громко рассмеялись. Видимо важным для них было и то, чтобы именно он обратил свое внимание. И тонкий человек заметил, шепча теперь трубным – а не своим “не басом”:

– А мне указывают всякие. Убил бы за такое…

– Точно, – зашептал стройный житель теперь своим – дисконтирующим тенорком: – Если бы только дали такую возможность… Все бы сделал и спасибо сказал.

И сразу, будто ждало само проведение: какой-то чумазый и кудряво-волосатый – словно с рожками выскочка, появившийся как из-под земли – а по факту из-за широкой спины очередного многочисленного прохожего; в общем, этот невысокий и прихрамывающий, умудрился так точно и пресильно ударить своим – будто железным бортом, более слабое и физически недоразвитое плечо несостоявшегося художника, что тот страстно завыл. Но этот – другой, естественно не заметил – ведь при существенной разнице контактирующих потенциалов; проиграет обычно меньший. Вот и ударивший не стал останавливаться, а также по-ребячески – проворно рванул в этот самый дворец; что потиравшему свое ушибленное место даже почудилось: учавствуй он в олимпиаде по бегу, обязательно установит новый порядок – вернее, новый мировой рекорд.

– Ах-ты, – вырвалось у стонущего самоучки-рисовальщика. И нисколько не задумываясь, его ноги побежали следом. Видимо хотели помочь пострадавшему телу нападать тому подростку, за наглое к себе обращение. А может, и случайное невежество. Ведь по существующим европейским нормам, личность еще была неприкосновенна. Это потом, все кардинально измениться…

Но милая – с мелкими кудрями фрау на входе, остановив словно стальными – капиталистическими руками, тонко намекнула:

– Билет нужен юноша, чтобы попасть в храм западноевропейского искусства. В общем, если хочешь глазеть на наши экспонаты и интерьер, – плати.