Некоторое время Дарт Вейдер, плотно сжав губы, свысока наблюдал за вздрагивающим у его ног созданием, рассматривая покрасневшие от слез глаза, нос, вспухшие губы, не торопясь ни предложить ей руку, чтобы помочь подняться, ни пытаясь произнести слов утешения, и на его суровом лице не отражалось никаких чувств.

— Я лично пришел сопроводить вас до лабораторий, — сухо произнес Император, протягивая руку Аларии, поспешно утирающей мокрое лицо. Его вежливый жест был слишком резок и даже груб, требователен и лишен души, и Алария, в очередной раз шмыгнув покрасневшим распухшим носом, поспешила подняться и опереться о предложенную ей раскрытую ладонь, словно опасаясь вызвать раздражение своей нерасторопностью.

Император не носил перчаток, и ее пальцы столкнулись с металлическими блестящими пальцами, жесткими и острыми, но пугающе теплыми. Словно живыми.

Ее ладонь оставила мутноватый след на блестящей ртутной поверхности ладони Императора, и один из гвардейцев, заметив, в каком плачевном состоянии теперь пребывает зеленая изгородь, предложил Аларии платок.

— Благодарю вас, — прошептала она, стыдливо пряча глаза и отирая испачканные раздавленной зеленью пальцы, отряхивая неряшливые зеленые пятна со своего белоснежного одеяния. Вейдер пережидал эту заминку молча, практически не двигаясь, и его пылающие глаза все так же внимательно наблюдали за склоненным лицом женщины, приводящей себя в порядок; окончив отирать свои руки, она несмело, смущенно улыбнулась, стыдливо заглянув в глаза Великого Ситха, словно спрашивая разрешения, и он протянул ей свою ладонь, с которой она осторожно, деликатно, словно боясь причинить боль или какое-нибудь иное неудобство, отерла свои отпечатки.

Каждое ее движение, каждая улыбка, каждый лукавый взгляд из-под ровных темных бровей казался Дарту Вейдеру знакомым настолько, что у Императора начинала кружиться голова, и, словно приведения, наплывали запахи и звуки прошлого, и свет Бисса начинал превращаться в сияние Корусканта. Этот взгляд, эти губы… они словно нарочно, специально были созданы Силой для того, чтобы соблазнять и смущать его, и посланы ею же, чтобы наполнить его жизнь смыслом или болью.

Его неживая рука словно оживала, и чувствовала прикосновение пальчиков, и все сознание кричало, звало, требовало, чтобы эта ухаживающая за ним женщина, в очередной раз игриво поднявшая на него прекраснее глаза, раскрыла губы и произнесла одно только слово, разбившее бы это страшное, тянущееся много лет кровавое наваждение, пробудило бы от мучившего его затянувшегося ночного кошмара.

Энакин.

В этом ожидаемом, но не слетевшем с губ красавицы имени было спрятано спасение. В нем было надежно упрятано прошлое и шанс начать все сначала, шанс на спасение, шанс вернуться.

В невероятном порыве он почти был готов поверить в это, готов был сойти с ума и отрицать действительность, ощутить в себе Свет, но одно лишь ласковое прикосновение его Силы к разуму девушки развеяло яркий светлый морок.

Внутри, под манящей его оболочкой, жил кто-то другой.

Нечестный, неряшливый, грязный.

Не Падмэ.

Он умел искусно притворяться, да пожалуй, это было единственное, что он умел, и, ощущая это странное присутствие, Вейдер понимал, что это существо, кем бы оно ни было, никогда не поможет ему вынырнуть к свету, и никогда не вернет его прошлого, как не смогла бы сделать этого и сама Падмэ.

Прошлое было мертво.

Вместе с ее оболочкой, с ее восхитительной красотой было извлечено из старой могилы еще кое-что — ее ненависть, ее горькое разочарование, ее нелюбовь, осознание которой пришло тогда, на Мустафаре. Все это было растворено в ожившей крови, и теперь это прекрасное лживое существо просто дышало этой смесью, бессовестно глядя ему в глаза и обманывая его своими ненастоящими улыбками.

Пожалуй, это тоже было в Падмэ — она умела так улыбаться, когда ей нужно было кому-то понравиться и склонить на свою сторону особенно упрямого оппонента.

Или усмирить буйный нрав Энакина.

Разглядывая девушку, прикасаясь к ее сознанию, отмечая все знакомые черты в ее характере, Вейдер находил все больше сходства со своей Падмэ, и никак не мог понять, чего же не хватает.

Что же убрали так, что Падмэ перестала быть собою?

Или она всегда такой была, просто… просто он не замечал?!

И такое манящее, сладкое, желанное безумие отступало, уходило, и возвращалась действительность, с шелестом перелистывались годы, полные крови и смертей, и укладывались в непреложном порядке, увенчиваясь еще одним драгоценным камнем, перевешивающим чашу весов в пользу действительности — Евой.

Ева стояла особняком в череде этих лет, и ее твердая рука, протянутая ему, была сильнее манящего белого призрака.

Она сумела бы выловить его и из овладевшего им наваждения.

"Тебе не справиться с нею, призрак-обманщик…"

Отпрянув, незаметно покинув темную сущность Аларии, которую Дарт Вейдер пристально рассматривал до сих пор, он чуть усмехнулся, и под светлыми живыми глазами его залегли морщины, делая его лицо чуть более человечным.

— Лорд Вейдер, — тихо произнесла Алария, смиренно опустив глаза, — я готова следовать за вами.

Сейчас, такая покорная и смирная, она, как ни странно, еще больше походила на Падмэ, до мельчайшей черточки, до вздоха, до дрожащей надо лбом блестящей волосинки, выбившейся из прически, и Вейдер лишь покачал головой, снова ощутив вкус неумолимо и неотвратимо овладевающего им наваждения.