— Достаточно! — подняла руку женщина. — Спасибо, капрал. Вы свободны.

Гвардеец закинул оружие на плечо и, ни слова не говоря, вышел из кабинета.

— Это было… впечатляюще, — пробормотал Луджер секунд через пять. — Нечто подобное я видел только однажды. Полгода назад, когда имел глупость вызвать экселенца на поединок… Не знаю, какие личные отношения связывают вас с господином бароном, но в том, что экселенса Анцилла доверила вам представлять интересы дома на Тарсе… — развёл он руками. — Я больше не сомневаюсь.

— Ну что же, раз мои полномочия подтверждены, то…

— Прошу прощения, а можно… эээ… один нескромный вопрос?

— Только один? — подняла бровь Паорэ.

— Да.

— Задавайте.

— Вы замужем?

— Да.

— Жаль.

Луджер нарочито тяжко вздохнул и протянул даме запечатанный бумажный пакет…

Всего через пять дней после рейда к Артане наш «тайный» флот насчитывал уже семь боевых кораблей. Четыре из них были полностью укомплектованы экипажами. Три малых ударных типа «шершень» имели пока лишь командиров, дежурных операторов ГРЭБ и по три-четыре специалиста энерго-двигательных установок.

К слову, этими тремя «шершнями» командовали те самые выжившие на Артане, которых я обнаружил возле воронки, образовавшейся после выстрела нашим главным калибром — штаб-бригадир Хокинс, коммодор Чандлер и кэптен Уильямс. Все — штрафники, принимавшие участие во второй битве у Мегадеи. Почему в ФСП им вменили предательство и подвели под высшую меру, фиг знает, но мне такой оборот оказался лишь на руку. Бойцы они оказались что надо и космолётчики тоже не из последних.

Правда, почти полсуток они смотрели на меня волком, но после весьма энергичной беседы со штаб-адмиралом всё-таки перестали столь явно выражать свою ненависть по отношению к «врагу нации». А ещё через пару дней, когда я сумел спасти новую партию их сослуживцев (дело происходило у очередной планеты-завода), эта ненависть и вовсе сошла на нет.

Что любопытно, офицеры из экипажа «Авроры» какой-то особой неприязни по типу «ну, прямо кушать не можем» к ним не испытывали.

Так что вопрос негатива, судя по всему, заключался лишь в пропаганде, а не в каких-либо реальных обидах или неразрешимом конфликте на почве идеологии и ментальности. И когда пропаганду убрали, делить стало просто нечего. В том смысле, что да, когда-то мы были противниками, но сегодня не только сидим в одной лодке, но и гребём в одном направлении.

С Элиссоном выходило немного сложнее.

Адмиралу для правильной мотивации требовалось нечто большее, нежели духоподъёмное и привычное для всех остальных «наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами». Как сделать его стопроцентно надёжным союзником, я понял, когда в очередной раз встретился с командором Жлобенем.

— Экселенц, я думаю, вам всё-таки надо связаться с кем-то из вашей Империи, — предложил мне торговец. — Ставить только на нас и на стопланетников может серьёзно повредить вам после победы.

Простая на первый взгляд мысль, но она навела меня сразу на два интересных вывода. Первый: штаб-адмиралу, чтобы не заматерел, нужна конкуренция. Второй: жизнь после войны не менее важна, чем во время.

По поводу первого я договорился со Жлобенем в той же беседе. По поводу второго решил переговорить с Элиссоном «по душам». Случай представился уже на следующие сутки, когда пришёл очередной сигнал об атаке тварей и выдвижении штрафников в опасную зону.

Ситуацию мы отработали как по нотам. Технология стандартная: коконы саранчи уничтожены, планета спасена, но победа далась нелегко. Потери: тридцать пять человек личного состава — безвозвратно. Все с профилями чётной сходимости от «В плюс» и выше. То, что потом они очутились в Зоне, причём, абсолютно здоровыми, являлось уже нашей заслугой — моей и штаб-адмирала. Стопланетным властям на «погибших предателей» было плевать, и мы этим беззастенчиво пользовались.

Сразу по окончании операции я пригласил адмирала к себе отметить удачное дело. Возражений от Элиссона не последовало, и после того как мы уговорили на пару бутылку «Ларнийского» (специально для таких случаев завёл в своём баре целую батарею дорогущего пойла), командующий наконец-то разговорился.

— Знаете, барон, за что мне сегодня обидно? Мне обидно за то, что ничего в этом мире после войны не изменится… Вы понимаете, вообще ничего! Максимум, на что я могу надеяться — это на снятие обвинений и возвращение из опалы. А вот моим офицерам и это не светит. Хуже того, их могут легко обвинить в дезертирстве и расстрелять, как каких-нибудь уголовников. А всё потому, что ни им, ни мне, ни тем более вам наши нынешние властители ни за что не простят того, что саранчу победят не они, а те, кого уже обозвали врагами, предателями и изменниками. Именно это, барон, печалит меня больше всего. Всю свою жизнь я отдал армии и стране, а те, кто сегодня там верховодят, взяли и просто списали меня со счётов… Нет, я-то конечно это переживу, а если не переживу, то и ладно. Но что тогда станет с теми, кто мне поверил и кто пошёл за мной до конца? Смерти, я знаю, они не боятся. Вот только, боюсь, после нашей победы их будет ждать не смерть, а кое-что хуже смерти. Бесчестье, барон — вот какую награду им выдадут… скорее всего… Счастье, что большинство этого пока что не понимает…

Выслушав этот горестный спич, я невозмутимо полюбопытствовал:

— А вы всегда принимаете мир, какой есть? И даже ни разу не пробовали его изменить?

— Что вы имеете в виду? — уставился на меня адмирал.

— Да ничего особенного, — пожал я плечами. — Просто меня удивляет эта ваша готовность следовать правилам, которые устанавливают ваши… скажем так, недоброжелатели. Признайтесь, ведь вы же их презираете?

— Я? Презираю? Кого?

— Политиков. Тех, кто загнал вас в этот капкан законов. Принятых против армии и её лучших бойцов, но которые вы почему-то боитесь нарушить.