Ему было нелегко со мной, но это были попытки заставить его подняться. Я хотел увидеть фейри, которого звезды сочли достойным этой академии, когда он прошел Испытание. Я был не просто шокирован тем, что он зашел так далеко, я был чертовски поражен. С каждым тестом и заданием, которые я давал классу, он просто умудрялся выкручиваться, так что у меня не было достаточно веских причин сообщать о его недостатках Элейн Нова. Дело было даже не в том, что я хотел, чтобы он потерпел неудачу, но эта золотая середина — парение чуть выше неудачи — меня больше не устраивала.

Я открыл свой ящик, достал его последнюю статью об использовании Кардинальной магии для улучшения фейри в обществе и бросил ее перед ним.

— Я не оцениваю работы, — сказал я ему. — Я просто ставлю оценку «зачтено» или «не зачтено», а затем предлагаю вам более сложное задание по той же теме, если вы не справились. Большинство из тех, кто не справился с заданием в первый раз, добиваются успеха во второй. Но ты — нет. — Постоянные провалы в его работах просто означали, что он, скорее всего, провалит экзамены в конце года и в любом случае вылетит из школы. Но Час Расплаты был рассчитан на то, чтобы отсеять слабых. Большинство первокурсников, добравшихся до этого места, не проваливали экзамены на первом курсе. Это было почти неслыханно. И я, конечно, не собирался брать на себя вину за это, когда Элейн придет спросить о том, почему Поларис провалился.

— Я буду стараться больше, сэр, — сказал он, склонив голову, и его щеки покраснели.

Я хлопнул ладонью по столу, и он снова посмотрел на меня с тревогой.

— Это неприемлемо. У тебя были недели, чтобы постараться еще больше. Месяцы. Твои заклинания на низком уровне, а твои работы недостаточно хороши, чтобы подтирать мне задницу.

Его румянец стал еще гуще, и он снова натянул шапку.

— Это просто я… Это … У меня проблемы с уверенностью в себе.

— Ни хрена, — сухо сказал я.

Когда он стал цвета свеклы, я вздохнул и откинулся на спинку стула, решив, что этот ракурс не работает. Что было чертовски раздражающе, потому что это был единственный ракурс, с которым я привык играть. Жестокость по отношению к фейри подстегивала их к сопротивлению, переходя от силы к силе. У меня никогда не было ученика, с которым это не срабатывало, так что я был в тупике. — Расскажи мне о своих проблемах. Я не смогу вам помочь, если не буду знать, с чем вы боретесь. У тебя есть те же возможности, что и у всех остальных в этом классе, Поларис. И у тебя не может быть меньше мозговых клеток, чем у Джиллиан Мэйнор. Так что же тебя сдерживает?

Он поерзал на стуле, его поза стала напряженной. Я дал ему несколько мучительных минут, чтобы придумать ответ, прежде чем сдержал рычание в горле, и изо всех сил стараясь придерживаться этой другой тактики. Это было бы так же удобно, как засунуть ананас себе в задницу, но я собирался попытаться быть… милым. Вздрогнул.

— Я знаю, что я тебе не нравлюсь, — спокойно сказал я. — Но вопреки твоим убеждениям, на самом деле я не собираюсь тебя доставать. Я не лежу без сна по ночам, придумывая способы побеспокоить тебя и высмеять. У меня есть гораздо более важные дела, на которые я могу потратить свое время. И тот факт, что я сейчас сижу здесь с тобой, предлагая тебе шанс, должен быть доказательством того, что я на твоей стороне. Я не хочу, чтобы ты провалился в этом году, если только ты этого не заслуживаешь. Так ты достоин или нет?

Диего вздохнул, придвигая свой стул ближе и кладя руки на стол. Он протянул одну ко мне, не встречаясь со мной взглядом, предлагая мне свою ладонь.

— Я покажу тебе, с чем я борюсь, — прохрипел он. — Так будет проще.

Я поколебался, прежде чем создать воздушную стену перед дверью, чтобы остановить любого, кто войдет, затем схватил его за руку. Я закрыл глаза и почувствовал, как он потянул меня вниз, в тень, ныряя в темноту, где нас не ждало ничего, кроме тяжелой тишины.

Он увлекал меня все глубже в бездну, пока из черноты не появилось это странное белое облако воспоминаний. Вспышки света пробежали по нему, затем сцена стала ярче, пока не поглотила меня полностью, и я шагнул в тело того, кому принадлежало воспоминание.

Крыльцо было грязным, а краска отслаивалась от стен. Я узнал мать Диего, Друзиллу, когда она тащила маленького мальчика за дверь, запустив руку в его темные кудри. Диего было не больше пяти лет, его крошечные ручки цеплялись за руку матери, когда она тащила его через крыльцо, крича на него.

— Ты никчемный маленький засранец, как ты смеешь мне перечить?

Ее брат Алехандро с рычанием вышел вслед за ней.

— Сегодня ты можешь спать под крыльцом, как perro, которым ты и являешься. — Он столкнул Диего вниз по ступенькам, и тот споткнулся, прежде чем упасть на спину и в ужасе уставиться на них. Он даже не заплакал. Как будто он тысячу раз испытывал на себе их гнев.

— Ну-ну, Друзилла, Алехандро, оставьте мальчика в покое, — раздался голос пожилой женщины из тела того, через кого я это видел, и предположил, что это, должно быть, была его бабушка. — Он юн.

— Не ставь под сомнение то, как я его воспитываю. Этот ребенок родился, когда в нем чего-то не хватало. — Друзилла ворвалась внутрь, и пожилая женщина встала, поспешив успокоить Диего, когда слезы наконец потекли, и он уткнулся носом в ее объятия.

— Не балуй его, madre, — прорычал Алехандро с крыльца. — Ему нужно закалиться, иначе он никогда не станет одним из нас.