Маша вернулась через несколько минут, держа в руках круглый дорожный набор крошечных катушек с иголками.

– Стюардесса дала, – объяснила она.

Деловито открыла набор, отмотала нитку, отрезала ее миниатюрными ножницами и протянула ему:

– Закусите нитку, пока я пришиваю. Понимаю, что это звучит глупо, но меня с детства приучили, что так нужно делать. Это по еврейской традиции, чтобы счастье не пришить.

Айболит невольно вздрогнул. Так всегда говорила Диана. Понятно, что у них, Маши и Дианы, было общее воспитание, общие традиции, и это нормально. Но его сердце вдруг сделало один лишний удар. Он с трудом взял себя в руки и улыбнулся:

– Ну если счастье, – он послушно закусил нитку.

Маша продела нитку в иголку и наклонилась к нему. Ее русая теплая макушка оказалась возле его губ. Он вдохнул тонкий аромат фруктового шампуня. Вот также быстро и сосредоточенно Диана пришивала на нем пуговицы. Каждый день она проверяла его перед выходом из дома: всё ли зашито, выглажено, причесано и начищено?

– Господи, я не понимаю, как ты умудряешься всё время терять пуговицы? Почему они у тебя вечно на ниточке? – удивлялась она, обнаружив очередную пуговицу, которая вот-вот собиралась рвануть в открытое плавание. – Подожди, сейчас пришью.

– Да меня узнают и без пуговицы, – отмахивался Айболит. – Родная моя, ну спешу я, спешу! Мне уже нужно выходить!

– Вот еще! Нитку закуси, – возражала она, просовывая обрывок нитки между его губами. – У тебя там полно молоденьких медсестер. Одна из них начнет с тобой кокетничать, положит руку на грудь, увидит пуговицу и скажет:

– Какая у него жена говнючка, что дает мужу так выйти из дома!

– А ты не будешь ревновать меня к ней? – смеялся Айболит.

– Зачем ревновать? – пожимала плечами Диана. – Я просто приду к ней и убью.

– А потом убьешь меня? – испуганно спрашивал Айболит.

– Нет, тебя нет. Горские жены своих мужиков не трогают. Они их берегут. Предпочитают убивать любовниц, чтобы эти стервы не зарились на чужое добро.

А теперь ничего этого нет. Пуговицы висят на нитках и отрываются. Никто не проверяет телефон. Вот что странно во внезапном, незапланированном одиночестве. Якобы свобода. О ней многие мечтают. Только и ждут, когда за второй половинкой захлопнется дверь.

Никто не требует ласки и заботы. Никто не спросит в самый неподходящий момент:

– О чем ты думаешь?

Не нужно искать подарки к праздникам и дарить букеты, стоя в диких очередях перед восьмым марта. Не нужно придумывать комплименты. И всем всё равно: надел ли ты шарф? Все те бытовые мелочи, которые так угнетают, о которых столько говорят и жалуются, вдруг уходят.

Казалось бы, вот она: свобода. Черпай ее пригоршнями! Но тебе она не нужна.

– А я свободы не хочу, – шепчешь ты по ночам.

Потому что тебе нравился этот семейный плен. Нравилась несвобода, и то, что деньги вроде есть, а по барам пошляться с друзьями возможности нет. Нравились все эти проблемы, которыми наполнен брак. И даже знаменитое: "Давай поговорим об отношениях" во время кубка по футболу нравилось тоже. Так много мужиков мечтают об этой свободе! А пришла она к тебе. К тому, кому совсем не нужна. К тому, кто любил, что всегда есть та, что ревнует, тихо читает эсемески, когда ты в ванной, и борется с непокорными пуговицами. Свобода – это оправдание для тех, кого никто больше не любит.

Маша

Я медленно пришивала Айболиту пуговицу. Можно было справиться за пять минут. Но я тянула время. На его шее билась жилка и мне вдруг отчаянно захотелось прикоснуться к ней губами. Щеки залило жаром. Моя рука соскользнула, случайно прикоснувшись к его груди. Я почувствовала, как его сердце глухо бьется о ребра.

Ужасно хочется оказаться там, внутри его сердца. С разбегу ворваться туда, не думая о последствиях. Ударяясь о ребра до слез и синяков. Он самый лучший на свете! Самый добрый, самый нежный. Я бы свернулась клубочком у него в душе и заснула бы, как кошка на печке. Мимо проносились бы дни, годы, облака, поезда и самолеты. А я бы так и дремала, наслаждаясь покоем.

Он бы не понял, откуда я взялась. И тогда я бы спросила:

– Можно я немного погреюсь здесь, у вас в сердце? Ведь снаружи зима лютая, даже если лето. Ведь снаружи больно, даже если все вокруг улыбаются.

А он бы взял меня за руки, отогревая застывшие пальцы. И сказал бы:

– Оставайтесь, конечно. Вдвоем и в снегу теплее.

А потом он бы обнял меня, закрывая от всех. Знаю, чувствую, что он тоже этого хочет. Я ему пуговицу пришиваю, он мне дышит в макушку. И, кажется, что он целует меня дыханием, не прикасаясь.

Как и предполагал Айболит, проверка безопасности в аэропорту "Бен-Гурион" была долгой и изнурительной. Нас продержали почти семь часов. Наконец, мы вышли из аэропорта. Снаружи уже ждал смуглый и хмурый мужчина лет пятидесяти. Он опирался на серебристый "Майбах". Завидев Амира, он быстро открыл дверь и застыл в почтительном поклоне.

– Это мой водитель и моя машина, располагайтесь, – кивнул Амир.

– А тебя же вроде другой был водила. Наш, горский, – удивился Рафик.