Шрифт:
Они вернулись в Матвеевскую в начале второго ночи. Квартира, в которой они жили, находилась в стареньком двухэтажном флигеле, за ним в тупичке был захламленный двор с полуразрушенным домом, его снесли, и вот уже год, как сюда никто не заглядывал, снесли и забыли, а возможно, и место было таким, что ни у кого не вызывало интереса, строить здесь что-либо, видимо передумали. В этом отчужденном дворе почти без риска они и поставили "семерку".
Вернулись замерзшие, мрачные, голодные. Сели ужинать. Ели молча. Каждый о чем-то думал, и каждый понимал, что дума-то у них общая.
– Нужно было, а иначе...
– сказал наконец Виксне.
– Это понятно, - хмуро ответил рябой Лащев.
– Теперь заляжем "на дно". Будем ждать звонка.
– Надо в Ростов позвонить армянину, сказать, что товар есть, но задерживаемся.
– Ладно, спать пошли. Больно уж тягостный день был.
– Дай зажигалку.
Рябой закурил, Виксне пошел в туалет. Через пятнадцать минут они погасили свет, улеглись...
7. ПОИСКИ. МОСКВА. СЕГОДНЯ
Опыт вырабатывает стереотипы, которые становятся правилами для любого следователя. Зуйков отправился к жене покойного Фиты на дачу.
Невысокая полная женщина с осунувшимся белым лицом и красными от слез глазами, она проводила его в большую, хорошо, по-городскому обставленную комнату. Сели в кресла напротив друг друга.
– Евдокия Федосьевна, я вынужден буду задавать вам очень разные вопросы, так что вы уж извините, ежели какой-нибудь покажется бестактным.
Она молча кивнула, потом растерянно спросила:
– Почему он так сделал? Или это он... не сам?
– Постараюсь все выяснить. Нужно время... Вы круглый год живете на даче?
– Почти. Он любил тут отдыхать. Свежий воздух, лес. Когда бывал свободен, ходил на прогулки и летом, и зимой.
– А городская квартира?
– Там поселились дети: сын, невестка и двое внуков. У них есть квартира, но далеко, метро "Сходненская".
– Как чувствовал себя последнее время Анатолий Иванович? Настроение-то как?
– Как обычно. Работал-то ведь много. И у себя в комитете, и в Госдуме. Иногда бывал хмур, когда уставал очень. А так, как обычно.
– Не жаловался на здоровье?
– Нет, он был человек здоровый, слава Богу.
– Не случалось ли, что Анатолий Иванович не ночевал дома?
– Никогда!
– резко ответила она.
– Вы имеете в виду, что...
– Имею.
– У вас есть основания подозревать?
– А у вас?
– спросил Зуйков.
– Нет, он был однолюб!
"Милая ты моя, - подумал Зуйков.
– Все мы однолюбы до первой подножки хорошей ножки". Затем спросил:
– В тот вечер, накануне случившегося, ничего не насторожило вас в поведении Анатолия Ивановича?
– Был молчалив, раздражителен, поужинал и сразу поднялся к себе.
– Такое случалось прежде?
– Иногда, когда он очень уставал.
– Никто не звонил ему?
– Поздно, кажется около одиннадцати, позвонили. Я спросила у него, кто это, он ответил, что Ада. Это его секретарша.
– А потом он лег спать?
– Нет. Сказал, что хочет подышать свежим воздухом и вышел. Вернулся минут через двадцать. Я уже была в постели, читала.
– Вы знали, что у него есть пистолет?
– Нет. Никогда не видела, и он никогда не говорил.
– Чем занимается ваш сын?
– Он офицер. Военный переводчик с английского и немецкого.
– А где он служит?
Она назвала.
– Какие между ними отношения?
– Прекрасные. Они очень любили друг друга.
– Евдокия Федосьевна, мне нужно осмотреть комнату Анатолия Ивановича. Вы не подниметесь со мной?
– Но она опечатана.
– Я знаю...
Это была небольшая уютная комната под самым чердаком. Диван-кровать, два кресла, письменный стол, пять полок с книгами, Зуйкова удивило, что две полки занимало пятидесятитомное издание всемирной детской литературы, на остальных - разрозненные издания: Пикуль, Булгаков, словари, справочники. Выборочно полистав книги, Зуйков присел к столу. В тумбах стола с десяток папок. Зуйков стал листать бумаги в них. Это были документы - деловая переписка, копии приказов и постановлений Совмина, и все - давнее, еще с тех времен, когда Фита по должности своей был связан с заводами, где делалось разное оружие - от стрелкового до бронетехники и авиации. Ничего интересного Зуйков не нашел. В столе был единственный широкий выдвижной ящик. В нем Зуйков обнаружил: футляр с часами - подарок к пятидесятилетию от какого-то Евсения Николаевича, о чем свидетельствовала гравировка на обороте, судя по дате, подарок восьмилетней давности; еще один футляр, в нем очень красивая, дорогая авторучка "Пеликан" с золотым пером, которой не пользовались; потертая федоскинская шкатулка с изображением женщины в белом платье, сидящей в саду на скамье, внизу, видимо, фамилия автора рисунка "Буканова Н. 1950". В шкатулке, схваченные кольцом два ключа: один, похоже, от гаражного замка, другой - обычный; и, наконец, маленький блокнот, новый, уголки страниц не залоснились, не загнулись. Записей в нем почти не было. Блокнот размером с ладонь, на обложке серебряное тиснение "USSR MORFLOT". На первой странице графы (по-английски) "Фамилия", "Домашний адрес", "Почтовый код", "Телефон", "Служебный адрес", "Телефон", "Факс", кроме первой графы, где рукой владельца вписано "Фита А.И.", были незаполнены. На следующей странице столбиком шли рисунки-символы всех пароходств СССР. Скажем, значок с расстральными колоннами, а напротив него напечатано "Ленинградское пароходство" и адрес его. Затем шла страничка с указанием времени всех стран мира по Гринвичу с цифрой разницы относительно московского времени; и, наконец, страница с перечнем всех стран мира и названием их валют. Во всем этом длинном списке подчеркнута шариковой ручкой была лишь Франция: "FRANC = 100 CENTIMES".
Зуйков, отложив блокнот, взял в руки ключи.
– Вы не знаете, что за ключи, Евдокия Федосьевна?
– спросил Зуйков женщину, молча наблюдавшую за его действиями.
– Нет.
– Не от гаража? У вас есть машина?
– Машина есть. А ключи от гаража висят на кухне на гвозде. А эти ключи никогда не видела. Я к мужу в стол не заглядывала, у меня своих ящиков на кухне достаточно.
Еще Зуйков нашел тут же черный пакет от фотобумаги с пачкой хорошо исполненных и отпечатанных на агфовской бумаге снимков. Это были летние, как говорят, дачные фотографии семейства Фиты: сам, его жена, сын с невесткой и внуки.