Богумил с сожалением вынырнул из сладостных мечтаний, нацепил на еще не снятый камзол пояс с двумя клинками и шагнул к порогу комнаты.

– Ну, малец, веди. Посмотрим, что там у вас за пан Синекур.

*

Усадьба выглядела богато, но запущенно. Вокруг дома с потрескавшимися мраморными ступенями и колоннами загадочно шелестел мрачный сад с давно не стриженными деревьями и кустами, в кронах которых цвиркали горластые птахи. А состояние живой изгороди было таким, что впору заводиться лесовикам. Богуслав на всякий случай перепроверил, точно ли взял с собой вдобавок к обычному стальному кинжалу еще и серебряный.

В подворье около усадьбы пана Синекура играли свадьбу – длинный и сутуловатый конюх Вячко брал в жены кухонную девицу Агнешку, румяную и пухлую, но очень скромную в поведении. В невесть откуда взявшемся белом платье, расшитом жемчугами, она напоминала тестяную опару, грозящую вот-вот выползти из кадушки.

– Папенька ей красоту сию на один вечер пожаловал, из сокровищницы, – шепнул Богумилу сын Синекура, молодой Лешек. Он был уже изрядно пьян, и лицо его, очень похожее на лошадиное, раскраснелось от выпитого. Лешек залпом осушил вторую бутылку вина, стоявшую на праздничном столе, наклонился к сидящему рядом колдуну и смрадно выдохнул в ухо. – Потом сам же с нее это все снимет.

Богумил поморщился. Право первой брачной ночи было не в диковинку не только в Чаросвете и его окрестностях, но и во всем Полесском королевстве. Да что греха таить – он сам родился аккурат через восемь месяцев после того, как мать, совсем еще молодую и красивую, прямо со свадьбы забрал в замок пан Яцек Збруев, владевший их деревенькой, и не выпускал из опочивальни почти шесть недель. Да, нарушил все возможные королевские указы, наплевал на увещевания ксендза, просившего вернуть жену законному мужу. Только шляхтич на своих землях и царь, и Бог, кого бы он стал слушать?

Видимо, от настоящего отца и передался Богумилу магический дар, что позволил ему стать одним из самых толковых охотников за нежитью во всем королевстве. Ни сестра, ни брат колдовское ремесло полноценно освоить так и не смогли. Но благодарности колдун не испытывал. Наоборот – будь его воля, он бы всех этих затрапезных сельских панов перевешал вдоль тракта, ведущего из Царьграда в Чаросвет, и пусть бы висели, пока ноги их не обглодают дикие звери, а глаза не выклюют вороны.

К селянам Богумил, впрочем, тоже не испытывал особой приязни. Дикие, невежественные, боящиеся собственной тени, верящие во что угодно, только бы оправдать собственное скудоумие. А еще терпеливы до тошнотворной одури. Колдун наблюдал, как после венчания Агнешку, едва успевшую охладиться квасом в пристройке около кухни, повели в усадьбу. У дверей ее дожидался пан Синекур, отвратительный толстый старик. Ковылял он с трудом, и подойти к гостю с королевской грамоткой не соизволил, лишь передал заверения в своей приязни и приглашение остаться на празднике.

Однако на пухленькую молодку у него прыти, видимо, хватило. Будет лежать на шелковых простынях, как полудохлый водяник в высохшей от летнего зноя реке, а девчонку заставит себя ублажать, поганец мерзкий. И жених новоявленный стоит истуканом, вслед Агнешке смотрит, лицо каменное, пальцы на руках побелели от напряжения. Сжал бы ладони в кулаки, да нельзя – выпорют на своей же конюшне, не сделают скидку на праздник…

«Сдохли бы вы все поскорее от пьянства своего да мерзости, – думал Богумил, потягивая вино из стакана аккуратными глотками. Подливать себе добавки он строго запретил. – Что я вообще здесь делаю? Лучше бы мне сейчас в мыльне голову и пятки чесали».

На усадьбу тем временем опускались сумерки, густые и влажные, пахнущие медом, смородиновым листом и чубушником. В кронах деревьев за спиной нежно твинькал соловушка. На другом краю длинного стола сидели стражники, хмельного в рот не брали, но яствами угощались наравне со всеми. Напротив них пощипывал за бочок жареного гуся ксендз из ближайшей часовни, приглашенный провести венчание.

Селяне плясали под звуки скрипки, на которой играл полупьяный музыкант, и не обращали никакого внимания на происходящее вокруг. Только около растерянного жениха стояла девочка лет десяти в узорчатом сарафане, поглаживая его по плечу и что-то ласково бормоча.

– А эту уже я возьму, когда чуть подрастет, – тут же похвалился изрядно захмелевший Лешек. – Я таких, как Агнешка, не уважаю, толстомясых. Пусть ее конюх немытый трахает. Я стройных люблю, чтобы титьки в ладонь влезали, а не поперек пуза висели. Есть тут одна такая, третьего дня на службу устроилась, Аннушкой зовут. Не девка – цветочек! Волосья чернющие, ниже пояса, на руку в постельных утехах наматывать – самое оно. Глаза синие, личико – как небо над болотами поутру. Оттащу ее сегодня за косу к себе в опочивальню, погляжу, везде ли она такая сладкая и розовенькая.

И молодой шляхтич с прихрюкиванием заржал. Богумил едва сдержался, чтобы не дать ему в морду.

– А если жених у той девицы есть, не чета конюху? – все же спросил осторожно.

– Ну и что? – фыркнул Лешек. – Перетопчется. Все эти смерды живы только нашей с батюшкой милостью. И бабы их – тоже. Захочу – засеку до смерти, захочу – до смерти же заласкаю. Я шляхтич, имею право. А если и сдохнет к утру – мне-то что? Выплачу штраф в казну, пусть на мои деньги богадельни при храмах содержат, старухи тамошние мне все грехи отмолят…