А затем она развернула носком сапога голову мертвого Синекура к собравшимся, и те ахнули, отшатнувшись в стороны.

– Меня зовут Анна, – повторила она. – И я убиваю змеев.

Затем она перевела взгляд на все еще всхлипывающую Агнешку, что стояла за плечом мужа.

– Прости меня, лапушка, что заворожила и твой облик на себя примерила. Иначе бы этот подлец мне в руки не дался. А ты аккурат к следующей весне умерла бы родами, подарив миру уродца, ядовитого и умеющего летать с момента появления на свет. Он давно тебя ждал, такую… пухленькую. Худышки их потомство просто не способны выносить. А ты бы смогла, и все бы надеялись, что беременность от мужа, с одного-то раза мало что получается. И берегли бы тебя, как зеницу ока, позволяя гаду полноценно сформироваться.

Вооруженные стражники синхронно взглянули в сторону Лешека.

– Я не знал, – попятился тот, и голос его дрогнул. – Богом клянусь, не знал!

Тело под ногами Анны вдруг зашевелилось. Снова завизжали бабы, но девчонка оказалась проворнее – она выхватила клинок из-за пояса и одним ловким движением отсекла Синекуру голову.

– Ты глянь, живучий какой, – подивилась она. – Сейчас я тебя…

Анна наклонилась и вспорола толстяку брюхо от груди до лобковой кости. Запахло фекалиями и желчью. На мигом набрякшую от крови рубаху хлынули кишки, которые шевелились, словно живые.

Нет, не кишки – змеи. Жирные, лоснящиеся, гладкие, они терлись друг о друга, сплетаясь в чудовищный клубок.

И вот тут Агнешка, наконец, обхватила руками живот и заревела в голос.

*

Утро оказалось для Богумила недобрым. Накануне он до глубокой ночи следил за порядком на свадьбе, внезапно ставшей кровавой, в сотый раз объясняя напуганным и зареванным бабам, что нет, идолище поганое не воскреснет, а змеи из распоротого брюха, ушуршавшие в траву от греха подальше, совершенно не отличаются от любых других местных гадов. И нет, это не тот упырь, которого он ищет, но бояться нечего – кровосос падок лишь на юных и молодых, в чьей крови есть хоть мало-мальский магический дар. Селяне в итоге перестали бояться залетного колдуна и сами жались к нему поближе. И так надоели своими причитаниями, что Богумил едва дождался отряда солдат из окружного гарнизона в трех милях от сел, и с облегчением спихнул заботу о смердах на них.

«Леший бы пробрал эту королевскую грамотку, – с досадой думал он, забрав вещи из трактира и поднимаясь к мыльне. – Плюнул бы, да уехал давно. Так нет, блюсти репутацию приходится. Начнут потом языками чесать, что Феофан к себе приближает самых негодяйских чернокнижников, которые наплевательски относятся к бедному люду, попавшему в такую беду…»

Потом была баня, где колдун не только трижды намылился и ополоснулся, а затем час лежал в горячей бадье с травами, но и отдал нательное в стирку, получив взамен до утра чистую рубаху и порты. А затем он попал в долгожданный веселый дом, где после пережитого напился, как свинья.

– Ссссталбыть, пан-то ваш не Сссинекур, а Сссинекурва змейская, что невесту толстую ожидала, на заду своем чешуйчатом сидючи! И сделать она хотела с девицей то, шшто я со всеми вами этой ночью буду делать, во как! – вещал он заплетающимся языком, лежа головой на чьих-то голых коленях. – А паныч ваш молодой, сталбыть, синекурвин сын!

Бабы хором хихикали, прижимая пальцы к напудренным щекам. А довольный Богумил лежал, прикрыв глаза, и шарил вокруг себя обеими руками, оглаживая то справный девичий бок, обнятый тугим корсетом, то шелковистое бедро в кружевном чулке, а то и сиськи размером с дыню. Все, как он и хотел.

Расплата наутро была страшной. Головная боль раскалывала череп пополам, да так, что он едва выбрался из пропахшей пудрой и любовным потом постели. Пошатываясь и перешагивая через спящих на полу обнаженных девиц, он добрел до сумки с вещами, достал темный флакон с притертой пробкой, откупорил его и осушил до дна.

Сразу же стало легче. Богумил торопливо оделся, ополоснул лицо и руки в стоящем на табурете тазу с водой и розовым маслом, а затем оттуда же напился. Осталось зайти в мыльню за выстиранными вещами, забрать лошадь из конюшни при трактире и тронуться в путь.

Но провидение распорядилось иначе. Внизу, на мягких диванах в гостиной, его ждала Анна, держащая за шиворот Лешека. Молодому панычу волшебных зелий явно с утра никто не поднес, и выглядел он так, словно на нем всю ночь черти по окрестным полям ездили.

– Тебе чего? – буркнул недовольно колдун вместо приветствия. Жрица раздражала своей красотой и свежестью, словно спала в постели из лепестков роз, и не пила на ночь ничего, акромя эльфской гламарии. Не могут честные люди с раннего утра так выглядеть!

– Да вот думаю, сколько с тебя за выполнение твоей же работы запросить, – хмыкнула она и, дождавшись недоуменно поднятых бровей, пояснила. – Пока ты тут всю ночь проверял, у кого из местных распутниц норка туже да слаще, я следы твоего кровососа в усадьбе нашла.

– Где? – так и вскинулся Богумил, забыв про похмелье. – В подвалах? В опочивальне старика? Среди смердового подворья?

– Хуже, – и Анна кивнула на Лешека, судорожно сжимавшего мягкую узорчатую подушечку, коих в избытке валялось на дорогом мягком ковре. – Заголяйся, паныч.