— Я смогу, — рассмеялся я.

— У тебя ничего не получится.

— Почему.

— Ты излишне честен.

— Это же хорошо?

— Ошибаешься. Ты обречен на проигрыш. Понимаешь, честному человеку тяжело везде, занятие наукой не исключение. Способность к вранью и разумной подлости дает людям эволюционное преимущество. Особенно при попытках выстроить карьеру. Ты готов подделывать научные данные и хвалить лживые статьи?

Я растерялся. Ни о чем подобном я никогда не думал. Но поспорить мне захотелось.

— Занятие, основанное на вранье и подлости, не может считаться наукой. Ученые должны быть кристально честны. По-другому быть не может.

— Ты путаешь науку и познание, — Кирсанов начал сердиться. — Это целью познания может быть стремление к достижению абсолютной истины. Наука занимается более приземленными вещами. Часто заблуждения ученых становятся величайшими открытиями.

— Например?

— Самый наглядный пример — гелиоцентрическая система Коперника. По его ошибочному представлению об устройстве мира планеты двигались не только по правильным круговым орбитам вокруг Солнца, но и по многочисленным эпициклам, которые понадобились ему для того, чтобы получать хотя бы приблизительно точные значения положения планет на небесной сфере. В данном случае, эпициклы — прямая подтасовка данных. Давай, осудим его и перестанем называть ученым.

— Неудачный пример. В этом суть занятий наукой — полученные данные неоднократно проверяются, прежде чем стать установленным фактом. Коперник был честен. Он сделал все, что смог. Его дело продолжил Кеплер, а потом и Ньютон. Они были настоящими учеными. А лживые и разумные подлецы только показывают свою дурость. Любая подтасовка данных рано или поздно становится известной.

— Неужели, Панов, ты действительно так думаешь? — спросил Кирсанов, словно давая возможность покаяться и исправиться.

— Конечно, — ответил я. — Потому что именно так наука развивалась многие века. «И все-таки она вертится», — сказал Галилей инквизиции, и был прав. Как мы теперь знаем. Земля вертится.

— Не говорил Галилей этого, — возразил Кирсанов. — Эту сказку придумали вот такие же упертые моралисты как ты.

— А если и придумали, все равно были правы! Это очень полезная легенда.

— Вот все вы такие — чистоплюи. Одна ложь для вас преступление, а другая, полезная вам, вполне себе разрешается. И все бы ничего, но вы считаете, что это вы наделены особым человеческим качеством, позволяющим решать, какая ложь позволительна, а какая должна быть запрещена.

Мне осталось лишь улыбнуться в ответ. Упрек в свой адрес я не принял.

Беседы с Кирсановым были полезны и многому меня научили, хотя бы точно формулировать мысли, но ни на шаг не приблизили к тому идеальному миру «настоящей науки», который я себе придумал.

По тихим коридорам Университета действительно ходили великие люди, о которых я столько читал в учебниках и монографиях. Мне было разрешено вежливо здороваться с ними, и я радовался, когда мне отвечали. Иногда формально, иногда с доброй улыбкой, за которой читался профессиональный интерес — вот какие люди придут нам на смену. Это было очень приятно, но я понимал, что вести с ними откровенные беседы о своих гипотезах пока еще рановато. Почему, собственно? Наверное, не хватало наглости. А может быть, стеснялся. Первое, что приходило в голову — у них своих идей полно, нехорошо отрывать их от работы (то есть занятий той самой «настоящей наукой», к которой я стремился).

Когда пришло время выбирать тему для дипломной работы, я почти решился предложить свою — о природе магнитаров, таинственных и удивительных нейтронных звезд, обладающих исключительно сильным магнитным полем, но не успел. Мне на выбор предложили две темы: калибровку N-образных измерительных щелей или составление таблиц для астролябии Данжона. Я тяжело вздохнул и выбрал калибровку N- щелей.

И ведь справился. Разработал методику наблюдений, вывел формулы, написал программы обработки данных и отправился в командировку в южную астрономическую обсерваторию, где специально для меня было выделено время для работы на настоящем телескопе.

Работа над дипломной работой полностью захватила меня, я выполнил ее с удовольствием, и был рад, когда узнал, что результаты ее обещали напечатать в Ученых записках Университета. Это была первая самостоятельная публикация — событие, которое запомнилось на всю жизнь. Теперь можно было подумать и о магнитарах.

На кафедре, впрочем, по-своему решили вопрос о моем дальнейшем трудоустройстве. Сразу после удачной защиты диплома, меня подвели к элегантно одетому человеку с аккуратно подстриженной бородкой. Глаза его скрывали темные очки, но, судя по безмятежной улыбке, с которой он рассматривал меня, можно было догадаться, что я произвел благоприятное впечатление на своего потенциального вербовщика. Выглядел я счастливым, усталым и готовым к проведению сложных научных исследований.