Шрифт:
А Вячеслав Самсонович сопит.
«Единственная говорит наша отрада – это государь. Ну и вот еще реки наши конечно, большие и малые, вытекающие неведомо откуда и впадающие неведомо куда. Ну, в подземное царство, наверное. Как знать. Если бы не он, если бы не они – растоптал бы мерзопакостную фанерную конуру вместе со стервецом-швейцаром. В лепешку. И поделом ведь». А как же, говорю, а как же говорю Вячеслав Самсоныч, любовь. Как же она? Тоже ведь полезная штука. Вы же еще недавно признавали ее могущество и полезность.
«Нет никакой любви» – отвечает Вячеслав Самсонович и топает ножищами. Все гремит и ходит ходуном. Я вот давно посвятил свое сердце государю. А государыня мое сердце отвергла «мы говорит с тобой слишком разные».
Что значит разные. Хотя есть, конечно, небольшие отличия. Ну, чисто внешние.
Я смотрю на барышень, которые приходят к нам в департамент они щекочут и щиплют меня. А у меня в сердце тоска и печаль. Я думаю «уйду я вот от вас обратно в Персию». Знать бы дорогу, проложить маршрут через пески и пустыни, запастись мандаринами или чем-нибудь сладким. А барышни, пришедшие посмотреть, меня щекочут. Что проку?
«Пошли прочь, говорю, прохиндейки», а они хохотать. «Мешаете говорю работать. Вон вся эскадра вчерась потонула».
Ну а они для того и пришли.
Тряпица
В Департаменте морских и небесных коммуникаций, сняв и сдав свою небольшую начресельную тряпочку огромному бородатому швейцару, большому и доброму, как собака, я приступаю к исполнению службы. Она невероятно трудная. Вечером, после работы, я падаю замертво прямо на улице, и равнодушные прохожие обходят меня справа и слева.
Но для начала я сдаю свою начресельную тряпку. Тряпочку. На часах десять утра с хвостиком и все еще впереди.
«Бери, говорю, милейший Алексей Петрович, сберегай эту скромную и худую тряпицу как зеницу ока и сохрани ее аккуратно прямо до вечера. Вечером я ее у тебя, бог даст, и обратно возьму». Швейцар хмыкает в густую бороду. Тряпочка куплена в английском магазине и ей цены нет. «Ты представляешь, Алексей Петрович, я за эту тряпку две деревни всяким негодяям продал по 299 душ каждая». Швейцар опять хмыкает. В нем зарождается протест. Ему не очень хочется брать в руки начресельную повязку, потому что где только она не побывала, ну да а что поделаешь. Он сворачивает ее, словно лепешку, и убирает ее в особый шкафчик. Свернутая в рулон, она смотрится даже аппетитно. У швейцара бегут по длинной бороде белые веселые слюньки. Достигая кончика бороды, они замирают, а потом срываются вниз и капают на пол. Вокруг сапог Алексей Петровича натекла уже довольно приличная лужа. Говорю ему: «Алексей Петрович, вот что, достань-ка ты ее из шкафчика и тщательно прогладь ее». Швейцар говорит «Даже не сомневайтесь, Вячеслав Самсонович». Он вытирает бороду. Смотрит на шкафчик. Я в департаменте на слишком хорошем счету, чтобы со мною понапрасну спорить. Швейцар прекрасно знает это. Он читает мою речь по губам, потому что немного глуховат, ну а я его и так понимаю.
Я невероятно талантлив.
«Знали б вы, Вячеслав Самсонович, как безгранично широка и обильна держава наша».
«Знаю, Алексей Петрович, знаю».
«Печалей разнообразных тут тоже, Вячеслав Самсонович, хватает на нашей территории».
«И это, говорю, знаю. Я вообще все знаю».
Швейцар плачет. Слезы бегут по его длинной бороде.
Словно крохотные мыши.
Хочу сказать ему: «Бросай тут все, Алексей Петрович, и бежим со мною в Персию».
Завтра же утром.
В задницу департамент.
Но я молчу.
Я стою стоймя перед деревянной конторкой и думаю с чего бы тут начать. Тусклый уличный свет так и лезет в окошко. При помощи пера и чернил я прочерчиваю и прокладываю морские и небесные линии для больших кораблей и внеземных светил. Они не должны пересекаться. «Вот тут, думаю, пройдет броненосец «Турухтан». Тут встанет на якорь канонерская лодка «Апраксин двор». А вот тут в три часа ночи, цепляя и надламывая корабельные мачты, промчится Большая медведица. Тут Малая… Вот так… Ну и пусть себе летит… Если их линии пересекутся… Ну лучше и не думать об этом. Все будет хорошо.
Барышни, пришедшие в департамент испросить милостей, не могут оторвать от моего трудолюбивого тела шаловливых и молодых глаз. Они говорят: «вот дурак-то». Это почему это я дурак. Они хихикают и тычут в меня острыми карандашами. Мои руки вследствие этого дрожат и небесные линии вопреки моему желанию некстати пересекаются.
Это не к добру.
Я говорю «пошли прочь прохиндейки» они еще больше хихикают и хохочут и еще больнее тыркают в мое тело цветными карандашами. Они говорят «расскажи нам про любовь, Вячеслав Самсонович!» Ишь чего захотели.
Мои руки и ноги сплошь все в разноцветных точках, как будто бы я заболел оспой ну или еще какой-нибудь малоприличной и малоприятной болезнью, о которой и барышням лишний раз не расскажешь.
Фельшер кукушкин будет мне делать прививки и я околею. Смейтесь, смейтесь.
Я говорю «я, барышни, например люблю свою набедренную повязку. Мы с ней как муж и жена. Она сейчас внизу в шкафчике у швейцара. Висит. Она там. Я купил ее три года тому назад в английском магазине на Большой Морской за весьма приличную и кругленькую сумму».