— Таи-и-и-р-р…

— Молчи, — рявкаю над девичьей головой.

Стискивая хрупкую кисть, подставляю ее под ледяные струи. Улавливаю шипящий вдох, а после него начинается по-настоящему одуряющая возня. Чтобы налить чистящее средство, приходится сжать царевну со всех сторон. Одной рукой сдавливаю ладонь с губкой, второй без какого-либо чувства меры хлещу на нее зеленый ароматизированный гель.

— Идиот… Пусти… Сейчас же… — в яростных попытках отпихнуть Катя верещит, толкается и отчаянно вертится. Пальцами свободной кисти вцепляется мне в предплечье. Неистово скребет кожу ногтями. — Козел… Тупое животное… Ты сломаешь мне руку… — помимо этих слов, захлебывается какими-то гортанными звуками и громко взбивает надсадным дыханием воздух. — Таи-и-и-р-р… — прорычав последнее, поворачивает голову и вгрызается мне в бицепс зубами.

— Твою мать… Катя! Уймись ты! — уверен, что под рубашкой след оставляет.

— Сам уймись…

Разбрызгиваемая резкими движениями и рывками вода летит во все стороны, щедро орошая ледяной влагой нашу одежду, руки, лица и волосы. Кожа стынет, но внутри ведь все огнем полыхает. И на этом контрасте трясет уже не только Катю. Меня самого едва заметно, но пробирает.

Кто-то должен это прекратить, и этот кто-то, безусловно, как и всегда, я. Только я в какой-то момент сам захлебываюсь. Настолько глубоко ухожу, дна не ощущаю. Не от чего оттолкнуться. Не за что зацепиться.

Будто действительно с ума сошел.

Не могу ее отпустить.

НЕ МОГУ ЕЕ ОТПУСТИТЬ.

Что, если эта уборка и стремление приучить к какому-то порядку — только повод? Да быть такого не может! На хрена мне это нужно?!

Оторвав от своего предплечья тонкие озябшие пальцы, втискиваю в них тарелку. Только Катя ее, конечно же, без раздумий разбивает. Замахивается и швыряет в угол раковины. Слух забивает звенящим грохотом вперемешку с диким девчачьим визгом. Осколки летят непосредственно на нас, и я, стискивая Катю, отшагиваю вместе с ней назад.

Разворачивая к себе лицом, встряхиваю с такой силой, что у нее несколько раз клацают зубы.

— Что ты творишь? — неожиданно для самого себя ору до надрывной хрипоты.

Катерина всхлипывает. У нее дрожат губы, но она упрямо задирает голову и, не сбавляя оборотов, смотрит мне в глаза.

— А ты? Что делаешь ты?

Ответа у меня, как и у нее, нет. Только нехарактерная кипучая ярость. Затапливает по самую макушку. Обжигая слизистые, ощутимо и выразительно затрудняет дыхание. Моя грудь на каждом вдохе берет высокие рывки. Но Катина, маячащая под мокрым сарафаном округлостью и торчащими сосками, интересует меня гораздо больше.

Гораздо больше, чем я в принципе могу себе позволить.

Горячей волной накатывает отупляющая похоть. Слепит глаза. Перекрывает остатки трезвых мыслей. Сворачивает сознание.

Не вижу иного выхода, кроме как промолчать, задушив в себе все слова. По-скотски ухожу. Дверь в ванную притягиваю с яростным грохотом. Жаль, нет задвижек, способных меня в случае чего удержать. Одна надежда на то, что удастся втихую перегореть и восстановить равновесие.

Твою мать, Катенька…

Резкими движениями срываю с тела мокрую рубашку. Не глядя, отбрасываю и упираюсь ладонями в мраморную столешницу. Избегая зеркал, склоняюсь над раковиной и медленно цежу сквозь стиснутые зубы воздух.

Поток эмоций не то чтобы не утихает… Выкатывает больше и больше.

Вчера, чтобы не вызывать подозрения, пришлось прибегнуть к помощи Януша и Элизы. Они, под видом незнакомой семейной пары, подсели к нам за столик ближе к закрытию «Комнаты», когда шансы на обнаружение объекта оставались мизерными. Выждав еще пятнадцать минут, мы поднялись вчетвером в один из номеров. Оказавшись в замкнутом пространстве вульгарной бордово-золотистой коробки, «весельчак» Януш предложил даже раздеться, чтобы время быстрее прошло. Шутку оценила лишь Катя. Рассмеялась нервно и предупредила, что после этого серьезно его воспринимать не сможет, какие бы умные речи он позже не толкал.

Не то чтобы я рассчитываю выкручиваться подобным образом каждый раз. По возможности берегу ее, но при этом помню цель нашего нахождения в Европе.

Она не моя.

ОНА НЕ МОЯ.

Я не из тех ушлепков, что живут инстинктами и руководствуются желаниями. Это, совершенно очевидно, просто какой-то временный сбой. И позволять чему-то подобному собой управлять я не намерен.

Раньше, когда возникали первые звоночки, и что-то внутри меня гулко щелкало и протестовало против того, чтобы к Катерине прикасался кто-нибудь кроме меня, думал, что это побочка той чертовой, все еще непонятной для меня привязанности. Какое-то гипертрофированное стремление защищать ее от каждой ебаной твари. Поздно осознал, что эти чувства перемахнули во что-то нездоровое.

Я, блядь, не супергерой, и она мне никто.

Возможно, проблема в том, что к Кате никто, кроме меня, не прикасался. Допускаю подобную мысль. Сепарирую. Оставляю лишь самое важное. Выношу задачу — отпустить.

Дышу на разрыв.

Дышу.

Держу волну.

Держу.

Натыкаюсь взглядом на ряд фигурных баночек-скляночек.

Вдыхаю. Выдыхаю.

Медленно веду глазами дальше. Выцепляю цветное кружево на змеевике.

Вдыхаю. Выдыхаю.

Сердце выбивает в груди дыру. Растекаясь магмой по периметру, плавит остатки монолитной стойкости.