Ксюха дернулась было, словно желала вскочить, но осталась на месте.

— Он вернулся. Опять выпивший и не только… он начинал что-то принимать, правда, не говорил, что именно. И вообще это была запретная тема. У нас много имелось таких вот запретных тем. Я накрыла стол. Я хотела устроить праздник. А он выслушал. Потом поднялся медленно так… подошел ко мне. Обнял. И сказал, что я такая же, как остальные. Все испортила. Удара я не почувствовала. Сразу. Потом… потом стало так больно…

— Ты мне фамилию скажи, — попросила Линка.

— Зачем?

— Маму попрошу… она не будет задавать лишних вопросов.

Я кивнула.

Линкина матушка порой была диво до чего понимающей. А волкам Мары все одно, на кого охотиться.

— Не стоит, — Ксюха покачала головой. — Я… я просто хочу обо всем забыть.

— Если передумаешь…

— Дам знать. Очнулась я уже в больнице. У его хорошего знакомого. А тот сказал, что у меня выкидыш случился, что… вряд ли дети еще будут.

Линкины ноздри раздулись, а губы слились в тонкую нить. И подумалось, что имя она выяснит. Потом. Позже. Когда Ксюха подуспокоится. А то и говорить ничего не станет.

И я не стану.

Но ночью схожу к Ведьминой пади, есть у меня один заговор, на кровь. А кровью мы еще когда обменялись.

— И он тоже рядом был… держал за руку, все повторял, мол, как получилось так, что я была неосторожна, что оступилась, упала с лестницы… голова у меня закружилась. С беременными такое бывает. Но он не сердится. Ничуть. Он даже готов жениться. Хоть завтра.

— А ты…

— Я ж не дура. Я… кажется, именно тогда я и увидела его, настоящего. И поняла, что меня ждет, что он будет пить силы, пока не выпьет все досуха. А потом найдет другую дуру.

— И ты ушла.

— Сбежала. Сюда, — Ксюха поднялась. — Вы только… папеньке не говорите. А то ведь расстроится.

— Папеньке не скажем, — пообещала Линка.

И мы переглянулись.

Сами справимся.

— А вот тетушку я попрошу, чтобы глянула, — я погладила теплую Ксюхину руку. — Тот доктор… он ведь мог и ошибиться. А если даже и нет, то ты же знаешь… у нас тут все иначе. И что там не поправят, здесь сделают.

Ксюха поджала губы.

И не стала отрицать, что вовсе о тех сказанных словах не думала. Думала. И гадала. И мучила себя.

— Она умеет молчать, — добавила я. — Поверь.

Если не нам, то кому?

Николай Николаев думал о ведьме.

О той ведьме, которая вновь заглянула, став невольным свидетелем скандала. И за это вот было стыдно. Что она о нем подумает?

Если вообще подумает.

Потом предложение это, за которое он уцепился, порадовавшись, что таким вот образом привяжет ведьму к лагерю. Что она будет приходить, готовить, а Николай станет за ней приглядывать.

Издали.

И все будет если не как раньше, то всяко похоже. Правда, судя по тому, как полыхнули яростью ведьмины глаза, предложение вовсе не пришлось ей по вкусу.

Но он извинится.

Потом.

Когда-нибудь, когда наберется духу подойти и…

— А вы заняты? — раздалось над самым ухом. — Правда, есть в этом что-то донельзя романтичное…

Верещагина Ольга Ивановна опустилась на одеяло и прижалась узким плечиком, что заставило опытного некроманта и надежду отечественной науки слегка занервничать. Он, признаться, рядом с женщинами всегда-то чувствовал себя не слишком уверенно.

А уж с подобными женщинами и подавно.

Ольга Ивановна была хороша. Нет, более того, она была прекрасна той хрупкой совершенной красотой, которой хочется любоваться, но исключительно издали.

— Знаете, никогда бы не думала, что небо может быть таким… таким… — ее лицо вдруг оказалось близко, и Николаев на всякий случай отстранился.

Оно, конечно, может статься, Ольга Ивановна и вправду желает лишь поделиться впечатлениями, но что-то подсказывало, что все не так просто.

— Звездным, — выдохнула Верещагина.

— Это потому как облаков нет, — сказал Важен, тоже присаживаясь по другую сторону от Ольги Ивановны, которую он весьма фамильярно обнял. — И огней иных. Ты у нас, Оленька, к Москве привыкшая…

Она попыталась выбраться из-под тяжелой руки Важена, но тот, кажется, этих попыток не заметил.

— Там всегда что-то горит, мелькает… людишки суетятся. А здесь — почти как дома, — Важен прищурился, и на огромном лице его застыло несвойственное подобному человеку мечтательное выражение. — Там горы… в горах знаешь, какие звезды?