Анжелика тогда сидела на ступенях дома госпожи Кранмер в окружении англичанок, в то время, как отец де Марвиль — иезуит в городе пуритан! — кричал, указывая на нее: «Это она — причина его смерти!»

Но тут разыгрался целый концерт — близнецы орали, а ведь они не весили еще и шести ливров вдвоем, и представление иезуита пришлось прекратить.

Она смеялась, вспоминая об этом, но не стала рассказывать священнику: момент для юмора не настал.

Накормив детишек, она дала им стебель зизифуса, который обманет их голод, если они не наелись. Затем она поставила на огонь воду для мытья и придвинула свою скамеечку к изголовью кровати. Она помогла больному облокотиться о подушки и стала кормить его бульоном. Но это было сущим мучением. То ли из-за апатии, то и из желания сэкономить их провизию он проявлял отвращение к пище. Быть может, он не желал отнимать лишний кусок у детей? Он был так слаб, что не мог держать в руках вилку или ложку.

В такие моменты она сердилась на него еще меньше, чем тогда, когда он рассказывал ей о себе. Она видела в нем человека, захотевшего укротить и оседлать строптивую лошадку-жизнь, а та сбросила его долой. «Когда мы не готовы, события сами предупреждают нас».

Это относилось и к ней тоже, так что она с полным правом могла считать его братом по борьбе.

— Я так рад, что его помиловали, этого мальчика, Эммануэля, которого я так расстроил… Хорошо, что он избежал огня… И сохранил жизнь… Он сумеет распорядиться ею во имя Господа и на благо людей.

Увидев, что он ест с большей охотой, чем раньше, она решила, что может рассказать ему всю правду о судьбе несчастного Эммануэля, который был мертв.

Иногда они обменивались довольно странными фразами, простительными только людям, проводящим тяжелую зиму в склепе почти без еды и не ждущими ничьей помощи. — Вы съели бы меня? — спросил он однажды, когда она рассказала ему, как нашла его у порога, и как расстроилась, потому что думала, что в мешке находится пища, а не мертвец.

— Может быть… Нет… Я об этом думала, это верно. Это все из-за голода. Я подумала, что никогда не увижу любимого человека, что мои дети умрут от голода… Что неоткуда ждать помощи… и я испытала такую надежду… Но тут же пришел ужас… А потом выяснилось… вы были живы! Нет! Нет! Уттаке… Я не знаю, чего он хотел… Он что, отправил вас ко мне, чтобы я вас съела?.. Вот уж не знаю… Это все так глупо… Это был бы конец, конец света, конец всего человечества… Не надо об этом думать…

— Да, но меня уже ели, — сказал он тихонько, — вот так, маленькими кусочками, которые воин срезал с моей спины острым ножом.

— Так вот почему у вас такие странные раны возле лопаток?

Она заметила их, и не могла понять их происхождения. Это были не ожоги и не порезы. Эти раны плохо затягивались и оставили шрамы.

— Да!.. Он ел меня, потом снова резал и говорил: «Как отвратительна твоя плоть!»

— Когда это произошло? Во время какой казни?

— Во время второй… или третьей, если угодно.

— Но я думала, что Уттаке пощадил тебя.

— Я тоже. В течение месяцев я привык к своему рабству. Правда, моя дорогая тетушка Ненибуш меня здорово колотила палкой, но в глубине души мы были друзьями. Мы много и интересно беседовали. Знаете, эти индианки — довольно любопытные создания. Они рассуждают о жизни, о судьбе, у них богатое воображение. Я работал. Я собирал хворост, я должен был искать дичь, подстреленную охотниками, и это получалось у меня довольно неуклюже. Дети смеялись надо мной, они выполняли ту же работу гораздо быстрее и лучше. Женщины звали меня «Черной женщиной» и хихикали мне вслед.

Сколько прошло? Не знаю… Одна или две осени… может быть, три… Наконец, настало утро, когда они пришли за мной. Наступала зима. Снега выпали рано. Мы с тетушкой выделывали кожи.

Я еще ничего не понял, когда передо мной возникли четыре воина, которые должны были отвести меня в соседнее селение, куда прибыл Уттакевата. Меня охватил смертельный страх перед старым заклятым врагом.

Я вам уже говорил, что не боюсь ни трудной работы, ни побоев, ни даже смерти. Я испытываю ужас только перед одним — погибнуть на костре.

И вот они пришли, а я выделывал кожи. Они пришли и сказали: «Готовься, брат, пришла пора спеть песню смерти!»

Я последовал за ними, повинуясь, как машина. Это были очень молодые индейцы, и я раздражал их. Вот во время этого пути они и ели меня.

Тетушка Ненибуш с криками пустилась бежать за нами. Она проклинала соплеменников, которые во второй раз отняли у нее раба-узника-сына. Она умоляла и угрожала. Она проделала с нами половину пути. Еще долго потом у меня в ушах раздавались ее крики.

— Я слышала, как вы кричите: «Пусть она замолчит!» Это о ней?

— Конечно!.. Когда меня привели в город, я увидел там нескольких воинов, которые окружили старейшин Пяти наций, и во главе их был Уттаке. Он произнес длительную речь.

— Хо! Хатскон-Онтси, вот и ты! Ну как, обрел ли ты милости своего Бога и дорогу Его силы?.. Ты — величайший из великих Черных Одежд, ты, как никто, оскорбивший нас! Мы уважаем страдания и гибель от них, а ты уклонился от этого! Ты унизил нашу веру!

Я очень сильно ранил Уттаке. Я знал это. Моя трусость и отречение сделали нас непримиримыми врагами. Но мне не было дела до его слов.