Теона влетела в «Экипаж», словно за ней по пятам неслась стая разбойников. В кофейне в этот час было многолюдно и шумно; Никита сновал между столиками, разнося напитки, Манана гордо несла поднос со свежей, прямо из печи, выпечкой, а за барной стойкой, как за штурвалом, стоял усталый, немного потрепанный в дальнем плавании капитан Леша Белкин и варил кофе.

Теона уже собиралась крикнуть Никите, что надо бежать на поиски Белкина, но вдруг увидела Лешу и замерла. Бледный, осунувшийся Леша поднял голову и встретился с ней глазами.

Она судорожно вздохнула, села за столик Ники у окна и заплакала. Какой же ты дурак, Белкин, я так испугалась…

Леша подошел, опустился перед ней на колени и прижался лицом к ее коленям.

Теона, уже не плача, а улыбаясь, гладила его волосы.

В кофейне вдруг стало тихо-тихо, стихли разговоры и даже музыка; все молчали, боясь помешать.

В этой абсолютной тишине было разве что слышно, как вьется кофейный дымок.

Детский дом полным составом ушел в актовый зал на новогоднюю елку. Только Лёня сидел один в своей комнате и механически, без особых эмоций и интереса, катал паровоз, подаренный Линой. Впрочем, это занятие ему быстро наскучило, и, забросив игрушечную железную дорогу, Лёня подошел к окну, из которого хорошо просматривался двор. За окном валил снег, и дворник с угрюмым лицом махал лопатой (если и есть кто-то, кто не любит снег, то это, понятно, дворники). Лицо у Лёни тоже было угрюмое — с самого утра он ждал, что за ним придут Данила с Линой и заберут его домой. Данила ведь обещал, что Новый год они встретят дома, все вместе, а до Нового года остается, как сказала воспитательница, несколько дней.

На самом деле он и вчера их ждал — полночи проторчал у окна; вроде знал, что уж ночью-то никто не придет, но тут дело такое — все понимаешь, но стоишь у окна и стоишь, словно тебя приклеили.

И вот сегодня с утра он опять на своем посту, как дежурный по снегу.

Из актового зала доносились музыка и смех; одиночество, как льдинка, кололо Лёню. Он вдруг заметил, что на подмогу к угрюмому дворнику пришел второй — тоже угрюмый (но зато теперь их было двое — вдвоем-то все веселее, и лопатами они теперь махали бодрее), что на ветке против окна сидело две вороны, а у детдомовского крылечка расположились два местных кота — черно-белый и бело-черный. Все были по парам, а он вот один.

Лёня продолжил развивать этот логический ряд — льдинка уколола сильнее: у Лины теперь есть Данила, а у Данилы — Лина, у отца — водка, и только у него никого нет, есть разве что паровоз, который едет по кругу.

В комнату заглянула директриса:

— Лёня, ты бы шел к ребятам, там Дед Мороз подарки раздает!

— Да ну нафиг, — Лёня упрямо мотнул головой.

Оторвать его от окна было невозможно — разве что силком увести.

— Лёня, ну в чем смысл-то? — расстроилась директриса. — Если ты кого-то ждешь, то ждать можно и там, в зале, со всеми.

Лёня пожал плечами: как в чем? Он страшно боялся пропустить Лину с Данилой. Вот они придут, а его нет — он, как дурак, побежал за подарками от Деда Мороза! — и что тогда? Все же рухнет, сломается: Новый год дома, семья, жизнь. Значит, надо стоять, караулить.

— Ясно, — вздохнула директриса и ушла.

Снегу насыпало еще больше, и во двор вышел отработавший утренник Дед Мороз. Он стянул шапку, бороду и пошел к припаркованной неподалеку машине. Вид у него был усталый и похмельный — вот он тоже был один (хоть бы какую-то завалящую снегурку к нему приставили, но нет — ни оленей, ни Снегурочки, все сам, все сам).

«Ну точно ненастоящий!» — подметил Лёня.

Фальшивый Дед Мороз сел в машину и уехал.

Лёня вздохнул — тоска была лютая, льдинка в сердце разрасталась до размеров сугроба. Не придут они. Зря ты поверил…

И в этот миг он увидел, как по двору идут Данила с Линой.

По пути домой они заехали в парк. Данила в этот день взял с собой камеру и долго снимал Лину с Лёней. Потом он передал камеру Лёне и предложил ему фотографировать снег с разных ракурсов.

— А зачем? — не понял Лёня. — Он же все равно одинаковый, белый и белый!

— Так ведь и белый цвет имеет много оттенков и может быть молочным, серебристым, зеленоватым и бог весть каким еще, — улыбнулся Данила. — Недаром северные народы различают так много оттенков белого! Как-нибудь возьму тебя на Крайний Север, и ты увидишь, как снег зависит от времени дня, теней, освещения и как он сам подсвечивает пространство.

Лина тоже смотрела на снег (а ведь и впрямь, он разный — и сиреневый, и розовый, и ослепительно голубой — настоящая снежная акварель!), потом перевела взгляд на своих мужиков и улыбнулась. Высокий Данила рядом с маленьким Лёней казался еще выше. Лёнька глядел на Данилу, задрав голову — сейчас шапка свалится! — с таким обожанием и так внимательно его слушал, словно боялся пропустить даже одно слово.

— Был такой замечательный художник, который все время рисовал иней, — рассказывал Данила, — перед тем, как начать рисовать, он ложился в снежную траншею и смотрел, как падает свет, подмечал мельчайшие детали — освещение, игру цвета, и только потом рисовал; поэтому на всех его картинах снег живой и разный.

Лёня о чем-то надолго задумался.

Лина слепила снежок и запустила им в Данилу. Получилось неожиданно метко и очень коварно — снаряд попал Даниле в грудь. Данила тоже ответил коварством — подтолкнул Лину в сугроб, и она упала. Сам он, конечно же, тут же упал рядом и обнял ее. Глаза в глаза — перекрестный огонь, губы к губам — этот снег такой жаркий!