– Нам придётся пойти на жертвы среди агентов, понимаете? Во время подписания в Бюро, а вероятно, и до. За сколько камушков вы бы сами готовы были так подставиться? – он направил влажный кончик хобота на Рейне. – Нужно больше алмазов.

– Я уже разрабатываю самые доходные жилы!

– Этого недостаточно, Рейне. И чистота в последних партиях оставляет желать лучшего. К тому же, по вине ваших добытчиков, которые ринулись тратить свои доли раньше времени, алмазы падают в цене. Потребуется почти столько же, сколько уже переслали.

– Мы на пороге открытия жирной и кристально чистой жилы, – горячо пообещал Ктырь. – Дайте мне пару недель.

– Но это крайний срок. Через пятнадцать стандартных суток император летит в Бюро ЧИЗ. Рейне, если не будет гарантии насчёт алмазов, придётся свернуть вашу лавочку, так, кажется, у вас говорится?

– Это вы к чему?

– В случае неудачи вам придётся избавиться от всех членов Клуба, которые в курсе сделки.

– Алмазы будут в срок, – отрезал Ктырь и вырубил иллюверофон.

Обшарпанные стены женского туалета сдавили его, как в гробнице. Воняло плесенью и собственным адреналином. Он-то думал, уже всё! Ан вон как, значит, они чуть ли не в ловушке. В том, чтобы после провала избавиться от своих, было ещё полбеды. Рейне понимал, что немедленно после этого фалайн, или кто там был его тайный патрон, избавится и от него тоже. Ктырь понятия не имел, как подстегнуть добычу алмазов, не привлекая внимания к планете. Их ещё не раскрыли только потому, что Клуб действовал исключительно своими силами. Но этот шамахтон… Зимара, почуяв грабёж, всё чаще портила погоду и качество алмазов, крапила их, дробила. И сладу с ней не было никакого.

Мысли Рейне заполнил рёв канализации за спиной. Бачок дрогнул, выблевал ржавый фонтан и долго не мог угомониться, отфыркиваясь и посылая тухлые брызги в спину алмазного короля.

После всего…

После всего меня заперли в темноте. Потом явился Стрём… Помню, он пришёл на задних лапах. Моё набитое горем нутро было переполнено воспоминаниями, которые скрутились в узел из крови, карминели, сливок, каблука, самоцветов, белых носков и блестящего рычага, и вместить события следующих часов просто уже не могло.

Стрём погрузил меня в воланер за шкирку, и два или три обморока спустя вытолкал наружу. Холод схватил за горло, стиснул голову. От воланера до проходного корпуса какого-то здания было несколько шагов, но они подействовали как ледяная плётка. Босиком, в каморке, где решётки на окнах покрылись инеем даже изнутри, я дрожала одна. Табличка на стальной двери могла повергнуть в паралич:

ЛИКВИДАЦИЯ САНКЦИИ ОБ ОТМЕНЕ ПОСЛАБЛЕНИЯ РЕСТРИКЦИИ СДЕРЖИВАЮЩИХ МЕР НА ОГРАНИЧЕНИЕ ВХОДА ВРЕМЕННО ПРИОСТАНОВЛЕНА!

Пока я силилась сообразить, можно всё-таки входить или нет, с той стороны появился эзер. Вернее, я так решила, потому что его лицо прикрывал хромосфеновый череп. Он был едва ли с меня ростом, ослепительно лыс и одет в строгий безликий костюм. И держал гибкий лист отчётного планшета. С моей стороны прозрачный экран показывал лишь закодированную белиберду.

– Где я?..

Молчание было первым вариантом ответа, и я угадала. Пихая под рёбра, он просто вывел меня из морозильника в бокс побольше. Яркий свет лёг на плечи, выдавливал глаза, пока эзер перебирал формуляры. Я попыталась ещё:

– Это тюрьма?

Он молчал. Помещение было похоже на всё что угодно и ни на что сразу: безликое, как склад контейнеров для контейнеров. Покрутив головой, я наткнулась только на табличку мелкими, как муравьи, буковками:

« критическое снижение наращивания убыли отрицательного прироста температуры!»

– Это тюрьма, да?!

Голос треснул на морозе, от ступней на холодном полу вверх выстреливали импульсы. В один прекрасный момент я испугалась, что совсем не чувствую ног, и рухнула на колени. Эзер и ухом не повёл. Это было у них в порядке вещей, чтоб у новеньких отказывали конечности? Достал из заднего кармана металлическое яйцо и, подбросив легонько, отпустил. Прибор взлетел и завис у меня над головой. Яйцо треснуло, и, вывернувшись изнанкой, стало небольшой механической рыбой. Она кувыркалась точно надо мной, будто заключённая в невидимый круглый аквариум, уродливая и кривозубая.

– Латимерия, значит, – буркнул эзер. – Склонность к побегу, а ведь так и не скажешь.

Значит, тюрьма. Из плавников латимерии вытянулись гибкие витые кабели и схватили мои запястья, шею и лодыжки. И вздёрнули с пола на ноги. Хватка у этих кабелей была крепкая, точно у клешней. Навернулись слёзы от страха. И от злости на себя за то, что не только не сопротивлялась и не спорила, но даже не помышляла. Я просто трусила и болталась марионеткой. Только бы сказали поскорее, что меня ждёт…

– Нет пометки о диастимагии, а ошейник с диаблокатором, – задумчиво и лениво бросил лысый куда-то наверх, моей латимерии. – Бардак. Неужели нельзя оформить по протоколу?