Что-то лопочет о любви, сползая на пол, а Мирон Львович кидает пистолет в ящик тумбочки из белого лакированного дерева с изысканной позолоченной резьбой на панелях.

— Господи, Анжела, что ты творишь? — садится на край кровати и подпирает лоб кулаками.

— Я люблю тебя, Мирон… Мне плохо без тебя… а отец… отец…

Срывается на громкие рыдания, из которых я понимаю, что ее папуля очень разочарован дочуркой, которая в чем-то провинилась перед Мироном Львовичем. Потом она пытается оправдаться, что она была пьяной и ее случайная связь с незнакомцем в клубе не имеет никакого значения.

— Для меня имеет, — глухо и мрачно отвечает Мирон Львович.

Воет, вскинув голову. Не выдержав ее стенаний, встаю и срываю простынь с матраса. Кутаюсь в белый шелк и шагаю к Анжеле, которая подскакивает на ноги и выбегает из спальни.

— Оставь ее, — Мирон Львович тянется к смартфону на прикроватной тумбе.

— Ей нужна помощь, — я растерянно оглядываюсь на него, — или хотя бы поддержка. Или дружеский разговор. Вот у нее разбито сердце, а вы сухарь!

Мирон Львович переводит взор с экрана телефона на меня. Он удивлен. Конечно, я через секунды три понимаю, что вряд ли я как-то могу помочь Анжеле. Я переспала с ее бывшим женихом, и она была готова меня пристрелить.

Мирон Львович прикладывает телефон к уху, глядя на меня, и через несколько секунд говорит:

— Антон, ко мне явилась Анжела со стволом. Прими меры.

Вспоминаю беседу с Виталием, который заявил вчера, что у Мирона Львовича к каждому свой подход, и в страхе за жизнь и достоинство его невесты, выскакиваю в коридор.

— Анжела! — бегу вниз по лестнице и торопливо преодолеваю гостиную, следуя на звуки рыданий. — Анжела! Тебе пора валить! Мирон Львович позвонил какому-то Антону! Анжела!

Залетаю в столовую и притормаживаю на пятках. Анжела режет ножом мой пиджак, втаптывая брюки в осколки, лужицы вина и объедки. Рядом валяется изгвазданный и разодранный топ.

— Антону?! — она замирает, бледнеет и вздрагивает. — Вот черт!

Отшвыривает нож и варварски изрезанный пиджак и кидается к дверям в истеричной панике.

— Как ты мог? — толкает Мирона Львовича, который широким шагом входит в столовую, и бежит прочь. — Ненавижу тебя! Ненавижу!

Вот знала бы, что мне на рассвете бывшая невеста Мирона Львовича направит дуло пистолета в лицо, то я, пожалуй, после ужина сбежала домой. Не хочу быть участницей чужой личной жизни, что пошла по одному месту из-за пьяной ошибки. Вот я тоже налакалась и шагнула в пропасть. И чем окончится мое падение, если в свободном полете не пристрелят?

На цыпочках обхожу осколки, печально поглядывая на испорченную одежду, и со вздохом обуваюсь, оперевшись рукой о стол. Хоть туфли уцелели, и на том спасибо.

— Кто такой Антон? — подхожу мрачному Мирону Львовичу и заглядываю в его злое лицо. — Кого вы натравили на даму, и делаю акцент, — с разбитым сердцем?

— Ее отца, — невесело хмыкает.

О, кажется, я опять ошиблась в Мироне Львовиче. Я подумала, что он позвонил какому-нибудь головорезу, который занимается надоедливыми и истеричными бывшими, но раз Анжела так испугалась отца, то там серьезный мужик.

Через несколько секунд молчания и игры в гляделки с Мироном Львовичем выхожу, цокая в тишине каблуками. Мне надо подышать свежим воздухом, собрать мысли в кучу и осознать произошедшее. Жизнь моя стала слишком богата на события.

Шагаю по дорожке, вымощенной каменной кладкой, к беседке у пруда.

Сажусь на скамью и смотрю на зеленые округлые листья на спокойной глади воды и вслушиваюсь в трели утренних пташек и шелест ветра в кронах сосен и елей. Голова кружится от свежести и прохлады.

Отличное местечко для утренней медитации, успокоения и молчаливого созерцания. Сегодня могла окончиться моя жизнь из-за отчаянной ревности отвергнутой невесты, но я все жива. Я так была далека от мира богатых, и в нем очень неуютно: женщины в нем капризные, а мужчины — самодовольные упрямцы.

— Ты удивляешь, Софушка, — рядом присаживается Мирон Львович и протягивает белую кружку черного чая с долькой лимона.

— У меня не было цели вас удивить, — принимаю подношение. — Я была напугана.

— А на тот момент я бы так не сказал, — подносит к губам кружку и усмехается. — Ты будто каждый день бываешь на перестрелках.

— Если бы я каждый день была на перестрелках, Мирон Львович, то всегда носила с собой оружие.

— Справедливо.

В тишине пьем чай, а затем я тихо говорю:

— Вы бы могли простить Анжелику, если бы она была вам дорога.

— Она меня предала, — сжимает ручку кружки в пальцах.

— Все ошибаются, Мирон Львович, и надо уметь прощать.

— Я в этом вопросе принципиален. Женщина должна быть верной, — вытягивает ноги и сбрасывает туфли. — Точка.