После второй ложки овсянки отхлебывает и кружки чая и спрашивает:

— И какой из этих трех раз понравился больше?

— А вам?

Ревность глушит благоразумие и скромность, и я воспринимаю наш гнусный разговор за завуалированную ссору.

— Мне все твои дырочки по душе, — с улыбкой заглатывает ложку с овсянкой.

Вот как бы ответить ему, чтобы его красиво и изысканно заткнуть.

— А вот мне никакой из трех раз не понравился!

— Лгунья.

— Да, — коротко соглашаюсь и смотрю на водопроводный кран, с которого падает капля воды.

— Так, какой, Софушка?

— Все, — убираю влажный локон за ухо. — Такой ответ вас устроит, Мирон Львович?

— Вполне.

— Тогда мы можем закрыть тему?

Мирон Львович тянется к блинчикам и с аппетитом отрывает от одного зубами внушительный кусок. Причмокивает, и с него сползает полотенце на пол. Сидит, широко расставив ноги и вывалив достоинство, и ухом не ведет.

— У вас хоть капля стыда есть? — возмущенно интересуюсь и медленно моргаю.

— А чего мне стесняться? — хватает с крючка на стене вафельное полотенце и вытирает губы. — Боже, как я давно не ел домашние блинчики.

Да я не об этом, но черт с ним.

— У вас же есть кухарка.

— Повар, — поправляет Мирон Львович.

— И? — недоуменно уточняю я.

— У него не блинчики получатся, а какая-нибудь пафосная ерунда, — пожимает плечами.

— Богатые тоже плачут? — язвительно хмыкаю я.

— Представь себе, Софушка, — смеется и жадными глотками допивает чай. — Мы тоже люди.

— А так и не скажешь.

— Выключай стерву, — отодвигается от стола и встает. — Тебе не к лицу.

Идет в спальню, и я за ним. на проходе приваливаюсь к косяку и молча наблюдаю, как Мирон Львович встряхивает рубашку и недовольно смотрит на пятно губной помады. Оглядывается и хмурится.

— А это не мое, — хмыкаю и скрещиваю руки на груди.

— Я знаю, что не твое. Софушка, ты ревнуешь?

— Какие глупости, — веду плечиком и криво улыбаюсь. — Мне и дела нет, с какой шлюхой вы веселились.

Накидывает рубашку на плечи и медленно застегивает пуговицы, изучающе взирая на меня.

— Так чья это помада? — не выдерживаю я игру в гляделки.

— Анжелы, — невозмутимо отвечает и надевает брюки, клацая пряжкой ремня.

— Вы опять сошлись?

— Если так, то что? — затягивает ремень и заправляет рубашку за пояс.

— Ничего, однако повышается риск того, что мне прострелят голову, — надменно фыркаю и прячусь в ванной.

Руки трясутся, а душу рвут когти злобы и ненависти. Так нельзя. Опираюсь ладонями о края раковины и смотрю в отражение. Какая я жалкая. Входная дверь хлопает, и я всхлипываю, приготовившись к потоку слез, но увы. Глаза сухие, а сердце покрывается трещинами разочарования.

Глава 23. Неугомонная бывшая

Стервами женщин делают жестокие и бессердечные мужчины. Сначала утопят в ласках и подарках, а потом, вильнув хвостом, уходят к бывшим. Конечно, Анжела богаче, опытнее и посисястее.

Часа два пытаюсь выдавить из себя хотя бы одну слезинку, но тщетно. Во мне кипит злоба и ярость, но не обида. Одеваюсь, собираю волосы в тугой пучок и застегиваю все пуговицы блузки. Мое опоздание, глухой ворот, юбка до середины колен и дулька на макушке — бунт против Мирона Львовича. Я даже трусы надела не кружевные.

На углу бизнес-центра меня за руку хватает и тащит в сторону Анжела, которая поджидала меня в тени. А она тут что забыла? Тонкий сарафан голубого цвета, открытые босоножки на высоких каблуках и черные очки на глазах делают из нее какую-то героиню из романтического фильма.

— Привет, — сдержанно улыбается она.

Кидаю подозрительный взгляд на ее соломенную сумку и жду, когда выхватит из нее пистолет и с криками застрелит меня.

— Поговорим?

— О чем? — передергиваю плечами.

— О ком, — печально вздыхает она и хлопает ладошкой по лавочке. — О Мироне.

— Львовиче, — добавляю я и отступаю от нее.

— Я хочу измениться ради Мирона, — шепчет Анжела и снимает очки с заплаканных красных глаз. — Мирона Львовича. Видимо, мне придется его называть по имени и отчеству.

Теперь Анжела похожа на умалишенную. В глазах сияет отчаяние и безумие.

— Ты ему нравишься, потому что ты бедная и скромная, — хватает за руки. — Если я стану такой, то докажу ему свою любовь. Даже устроюсь на работу. Я хочу измениться. Научи быть бедной.

— Для начала родись в обычной провинциальной семье педагога и автомеханика.

Солнце слепит, а в воздухе витает запах скошенной травы и раскаленного лучами асфальта.

— Повезло тебе, — едва слышно тянет Анжела. — У меня отец нефтяной магнат.