Ночь выдается та еще… От родителей получаю, что называется, по полной программе. Выслушиваю полуторачасовую лекцию на тему своего девиантного поведения, а также… Во-первых, лишаюсь телефона и своего старенького ноутбука. Во-вторых, литературы, взятой из библиотеки, и в-третьих, разумеется, билета в Санкт-Петербург.

Эту несостоявшуюся поездку я горько оплакиваю до самого рассвета. Знала, конечно, что так будет, но, как говорится, надежда умирает последней. Что в итоге и случилось…

Расстроенная, разбитая и совершенно не выспавшаяся отказываюсь от завтрака и собираюсь в гимназию. Форма, портфель, сменка, быстрый равнодушный взгляд в зеркало.

— Время, Дарина, — отец недовольно показывает на часы.

— Иду уже.

Надеваю куртку, обуваюсь и снимаю с крючка связку своих ключей. Выхожу из квартиры вслед за отцом. С тоской замечаю, что мама не идет провожать нас и не желает мне хорошего дня, как бывало обычно.

После вчерашнего она со мной не разговаривает. Объявила самый настоящий бойкот, упрекнув в том, что я, цитирую: «капитально подорвала ее доверие».

Ох, и видели бы вы ее взгляд! Внимательный, острый, выражающий недоумение и вместе с тем самое настоящее осуждение. Сколько нового я о себе узнала! Мама в этот раз не поскупилась на обидные слова, задержавшись в моей комнате еще на добрых полчаса.

Я смиренно слушала, а она роняла слезы, сетуя и на новый город, и на новую школу, и на мальчика, с которым я (якобы) имела неосторожность связаться.

«Дожили! Шляешься по чужим квартирам! Без белья домой приходишь в ночь! Я не узнаю тебя!»

И все в таком духе.

Обидно. Но заслужила. Я прекрасно понимаю ее реакцию, ведь со стороны мое поведение и правда выглядит отвратительно.

— Давай чуть быстрее, — торопит меня папа, пока я уныло спускаюсь по ступенькам.

— Успею, еще целый час до начала занятий, — бормочу себе под нос.

— Я не успею, — недовольно бросает через плечо.

— Не поняла… — гипнотизирую взглядом его спину.

— Прибавь шагу, Дарина!

Все становится ясно уже совсем скоро, а если точнее, к тому моменту, как мы оказываемся на одной остановке и в одном автобусе. Это притом, что отцу на работу надо бы в другую сторону. Понимаете, да?

— Ты меня до школы провожать собираешься? — все-таки имею наглость спросить.

— Теперь туда и обратно либо со мной, либо с матерью. Это ясно? — отвечает, не отрывая хмурого взгляда от газеты, купленной в киоске.

— Ясно.

Да уж… В десятом классе приходить под родительским конвоем в школу — это самый настоящий позор.

Сникаю еще больше и прислоняюсь лбом к прохладному стеклу.

А может надо было рассказать родителям правду? О том, что один садист закрыл меня в шкафу, а второй — решил не выпускать оттуда до утра?

Вот только вряд ли родители поверили бы. Особенно если взять во внимание постыдную историю, которую поведал отец. Про телефонный звонок, нетрудно догадаться, кем совершенный…

И снова злость накатывает со страшной силой. Мне, вообще-то, не свойственны приступы гнева и ярости, но, клянусь, за вот эти грязные небылицы хочется выдрать Яну язык. Он ведь намеренно сделал это, в очередной раз продемонстрировав гнилую сторону своей души.

Ну что за человек такой!

Вспоминаю наш диалог и раздражаюсь лишь сильнее. Потому что понимаю: мои попытки раскопать в нем что-то хорошее и стоящее лишь усложняют мне жизнь. Честно, за тот месяц, что мы игнорировали друг друга, можно было бы, наверное, справиться с собой и своими неоднозначными чувствами, но… К несчастью, за этот период я обнаружила ряд веских и неопровержимых доказательств. Доказательств того, что мрачный Ян не честен со мной. И с собой, похоже, тоже…

— Идем, — голос отца выдергивает меня из плена неспокойных мыслей.

Поднимаюсь со своего места и тяжко вздыхаю. Надеюсь, он не собирается провожать меня прямо до КПП.

— Сколько у тебя сегодня уроков? — холодно интересуется, пока мы идем по аллее, усыпанной мокрыми листьями.

— Восемь, если считать с факультативом по английскому. В четыре тридцать волейбол.

— В шесть за тобой придет мать, — сообщает, бросив очередной взгляд на часы.

— Пап… пожалуйста, давайте без этого. Обещаю, я буду приходить вовремя, — предпринимаю попытку смягчить наказание.