Мнение это имеет право на существование, но элитарии в Российской Империи сделали упор исключительно на гуманитарную составляющую образования, притом не на умении думать, анализировать и составлять выводы, а на красивом почерке, риторике и затверженных цитатах. Бред, как по мне… но и лезть в это болото, пытаясь как-то переменить его в лучшую сторону, я не собираюсь.

Пишу так тщательно, как это вообще возможно. Не дай Бог посадить кляксу!

Проверив ещё раз кусаю губы и пожимаю плечами. Чёрт его знает… вроде всё хорошо.

Струков снова оглядывается, а потом ещё и ещё… Не знаю, что он там себе понапридумывал, но взгляды эти раздражают донельзя. Нервы и так на пределе, а тут он… в гляделки играть вздумал.

Когда он повернулся в очередной раз, я тяжело поглядел на него, и мальчишка резко отвернулся, завертевшись на скамье, и наконец-то перестал доставать меня. Забыв о нём, ещё раз проглядываю беловик…

— Я закончил, Франц Иосифович, — негромко говорит Женя Реутов, вставая с места и подходя к педагогу с листами. Тот, сделав пометки, забрал листы, и под завистливыми взглядами остальных, выпустил Женьку из класса.

Да наверное, и я сейчас…

— Я закончил, Франц Иосифович, — сказал Струков, вставая с места и подходя к учителю так, чтобы ни в коем случае не поворачиваться ко мне.

— Я закончил, — почти тут же сообщаю я, сдавая листы и выходя в коридор вслед за ним…

… но успеваю увидеть только спину и услышать дробный топот ног.

— Однако… — произношу одними губами, — как он себя накрутил?

Мыртышок не трус, по крайней мере, не более других. Тогда что? Слишком резко я изменился, и слишком жестокой была расправа с Парахиным? Напугался?

— А-а, ладно! — выбросив из головы чужие проблемы, прошёл мимо бдительного швейцара во двор. От свежего воздуха меня едва не повело, так что по ступеням спускался медленно и чинно, наслаждаясь дуновениями свежего ветерка, охлаждающего мою разгорячённую физиономию.

— Ну как? — подлетел ко мне мальчишка-ровесник со смутно знакомой физиономией, — Сдал?

Пожимаю плечами, вот как ответить на такой вопрос? Да ответа ему и не нужно. Это один из тех учеников, что вместо подготовки к экзаменам или отдыха, вертятся зачем-то во дворе гимназии, и занимаются чёрт те какой ерундой, пытаясь из невнятных ответов, гримас и пожиманий плеч уже сдавших, составить стратегию поведения на экзамене.

В гимназическом дворе я немного задержался, хотя и без особого на то желания. Однако же новый «борзый» статус нужно подтверждать, чем я и занялся.

Рассказав любопытствующим о своих переживаниях, обмороке Федоры Ивановны и поведении Струкова, и выслушав в свою очередь несколько историй такого же рода, я покурил не взатяг одну папироску на семерых за дровяными сараями, слегка пришёл в себя и подсох, после чего не без облегчения отправился домой. Пока длился экзамен, я ещё держался, а сейчас как-то разом навалилась усталость и апатия, да напомнила о себе мигрень.

— Я дома! — сообщаю неведомо кому, прикрыв за собой входную дверь, и разуваюсь, едва найдя в себе силы расшнуровать полуботинки, а не стянуть их, зацепив подошву о подошву. Кинув портфель у себя в комнате, умылся в ванной, холодной водой смывая пот, уличную пыль и усталость. Помогло не слишком хорошо, но это лучше, чем ничего.

Никого из домашних в квартире не оказалось, и я этим ничуточку ни расстроен… Постоянно прислушиваясь, не начнёт ли открываться дверь, достал из тайника несколько Фросиных волос, найти которые не составило никакого труда. Служанка у нас неряшливая, и волосы её встречаются повсеместно, в том числе и в еде, как своеобразная пикантная приправа.

Проскользнув в комнатку к сёстрам, некоторое время потратил на то, чтобы сориентироваться, но поскольку мне нужны отнюдь не девичьи дневники и панталончики, искомое оказалось на письменном столе. Намотав пару Фросиных волосков на расческу Нины, открыл шкатулку с украшениями Любы, покопавшись там и оставив ещё один волосок.

Брать, разумеется, ничего не стал, но вещи слегка переставил — так, чтобы чувствовалась лёгкая дисгармония. Фрося, я знаю это точно, в вещах девочек копается, особое внимание уделяя украшениям и тем немногим вещам, оставшимся им от матери. Видел несколько раз невзначай, как служанка примеряет брошь, и как она вертится перед зеркалом, воткнув в пучок волос черепаховый гребень, который принадлежит нашей семье уж более двухсот лет.

Да и скандальчики на эту тему были, хотя мужскую часть семьи они почти не затронули. Так что…

— Ах да! — ещё один волосок оставляю в ящике письменного стола, где Люба хранит свой дневник, и один раскладываю на подушке Нины так, будто Фрося прилегла там.

Служанка у нас выраженная блонда, почти бесцветная и напоминающая физиономией постаревшего поросёнка с начавшими отвисать щеками. А мы, Пыжовы, костлявые и русые с выраженной рыжиной, так что Фросины волосы должны сыграть должным образом.