— Да ты не волнуйся, я еще попки упругие люблю, — ржет, продолжая удерживать за талию, и скользит рукой вниз, трогая задницу. И почему ему врезать хочется. Не для него мои булочки росли.

— Отпусти, противный. А то придет Тамерлан и вставит тебе, а тебе еще и понравится. Мне вот понравилось, — хихикаю как дурочка.

— Можем и на троих сообразить. Он секси, твой Тамерлан? — спрашивает с соблазнительной улыбкой и продолжает лапать меня, а я вяло отталкиваю его, но как же мне хочется спать.

Смотрю на танцующую молодежь и кричу диджею:

— Громче!

Музыка проникает глубже, растекается по венам, и меня накрывает с головой. Алкоголь, клубная музыка, вся эта атмосфера движухи. А я все жду, когда появится Тамерлан.

Вот бы он танцевал сейчас со мной. Массировал зад, целовал в шею, прижимал бы к своему огромному х*ру и шептал на ухо, как хочет меня. А я бы ответила ему: «да пошел ты», и сама бы повела в туалет. Закрыла бы дверь и принялась бы его раздевать, но стоит чужим пальцам коснуться шеи, и я осознаю, что в моих руках далеко не Тамерлан. Филипп и я, наедине.

Именно в этот момент в мозгу стреляет пожарная сигнализация, оповещающая о задымлении. И меня словно отрезвляет, инстинкты трубят, говоря о спасении.

Всего на мгновение, но Филиппа я отталкиваю так, что тот врезается в дверь. Но именно в этот момент она открывается, и он довольно неуклюже валится на пол. Прямо к огромным черным ботинкам. Хорошим таким, дорогим и я осознаю, что уже видела их. Осознаю, что лишь они находятся в статике, потому что за ним просто океан из ломящихся на выход тел.

Поднимать взгляд страшно. Потому что я уже знаю, кто окажется хозяином этих ботинок.

Тамерлан сталкивается со мной взглядом, и меня окатывает негативной энергией, пробирает до крупной дрожи.

Он хватает Филиппа и отбрасывает его в сторону, так, что его ловит один из его парней, которые помогают гостям покинуть квартиру. Правда о вежливости не может быть и речи.

Судя по всему, вежливым со мной Тамерлан тоже не собирается быть. Как предсказуемо… Мог бы хоть раз проявить доброту.

— Спасибо, что всех разогнал. Я так от них устала, — говорю спокойно, как будто внутри не бьюсь в истерике от страха.

Мужчина же буквально застал меня с другим в туалете. И судя по выражению лица, ему это не очень понравилось.

Интересно, у него был такой же взгляд, когда он убивал?

Он молчит, а я принимаю это за возможность к бегству. Делаю шаг вперед, но Тамерлан делает короткое движение рукой, и я снова внутри. Делает шаг и закрывает за собой дверь. Открываю рот, чтобы возмутиться, но задерживаю дыхание, потому что он вмиг расстегивает свой ремень и агрессивно сдергивает его с петель, собрав в руке.

— Знаешь, в чем твоя проблема? — шипит он и делает шаг вперед, перекрывая собой спасательный выход. Я вскрикиваю от ужаса, пробую пробежать мимо, но Тамерлан хватает меня пятерней за волосы, резко разворачивает и толкает к раковине, нагибая. — Тебя никогда не пороли. Я собираюсь это исправить.

— Ты ничего не сделаешь, — стараюсь говорить уверено, хотя все тело словно покрылось тонкой коркой льда, а коленки предательски дрожат. — Ты не станешь меня бить, отец не простит тебе этого. Отец…

— Дал мне полномочия делать с тобой все, что потребуется для твоего воспитания.

Да черт бы их обоих подрал! Самовлюбленные солдафоны, требующие повиновения. Не дождутся, ни один, ни второй.

— И ты считаешь, порка сделает меня покорной! — вскрикиваю, дергаюсь, чтобы хоть немного освободить несчастные волосы, но в ответ его пальцы только сильнее стягивают мой затылок, принося болезненные ощущения.

— А ты считаешь, я должен терпеть твои выходки?! Ты и твои дружки почти разгромили мой дом, ты почти трахнулась с этим ушлепком, — шипит он и вдруг хватает мои шорты и рвет их по шву с громким треском, от которого я вскрикиваю. — А накачать бедную Карлу? — продолжает шипеть мне в затылок и цепляет лямку маечки. Легким движением она отправляется в ту же сторону, что и шорты вместе с трусами, а я остаюсь абсолютно беззащитной, обнаженной перед Тамерланом, бедром чувствую внушительный бугор под грубой тканью джинсов, а на ягодице широкую сторону ремня.

Страшно ли мне? Конечно! Ещё как. Так что поджилки трясутся, в груди сводит, но виду показывать нельзя. Иначе конец, иначе игра проиграна.

Отец никогда меня не порол, единственный раз, когда он осмелился поднять на меня руку, это два года назад, и я до сих пор помню эту хлёсткую пощечину. А вот ремень... Об этом боязно даже думать.

— Признайся, тебя больше взбесило, что я тут была с Филиппом. Признайся, что ревнуешь, — кричу, что есть мочи, за это получаю новую встряску.

— Признайся, что ты слишком далеко зашла и сама нарываешься на наказание.